Героями второго типа являются выходцы из народа ― землепашцы.(№ 16, 17, 22) и скотоводы (№ 11, вариант к № 16), рыбаки (№ 26) и пастуха (№ 88). Различные обстоятельства заставляют их идти в город, где они вступают в разные отношения с падишахом и его приближенными. В этих сказках появляются горожане ― преимущественно купцы и ремесленники. Преодолевая препятствия на пути к достижению цели, положительный герой борется со злом ради торжества добра и справедливости.
В сказках всегда торжествует справедливость, поэтому счастье в ней посылается как награда за добрый поступок и отнимается в наказание за дурной.
Олицетворением злого начала в курдских сказках, как и в скалках других народов, являются или фантастические чудовища ― дэвы, драконы ― или жестокие падишахи, препятствующие соединению героя и героини. Злому падишаху обычно помогает старуха-ведьма, обладающая способностью перевоплощаться. А положительным героям покровительствует и оказывает посильные услуги добрая бедная старушка (см. № 3, 14, 75 и т. д.) — При этом в курдских волшебных сказках активны и силы добра, и силы зла.
Как непременные атрибуты в волшебной сказке используются чудесные вещи и талисманы ― это шапка (аналогична шапке-невидимке русских сказок), обладающая свойством делать человека невидимым, скатерть (идентичная русской скатерти-самобранке), молитвенный коврик (служит ковром-самолетом), волшебный светильник (или лампа), способствующий обогащению герои (№ 15, 21), три конских волоска (№ 1, 3, 11, 12, 14) в усики муравья, плетка или кнут (№ 28), с помощью которых происходит превращение людей в животных или наоборот и т. д.
В волшебных сказках много деталей, передающих быт средневекового Курдистана, его патриархальность, сохраняются описания старинных обычаев и обрядов или упоминания о них.
В сказках, которые записаны от курдов-езидов, можно четко проследить особенности их мышления, этических и общественных норм. Известно, что в езидизме прослеживаются отголоски древних (дохристианских и домусульманских) верований, элементы тотемизма, зороастрийского мировоззрения и пр.
В курдских волшебных сказках, как и в сказках, других народов, отразились не только древние языческие культы, в частности жертвоприношения (№ 12, 31 и т. д.), но и еще более древние тотемистические представления о связи человека с животным миром. Таковы мотивы превращения человека в животное и брачные союзы человека со зверем (№ 10, 13, 15, 16 и др.). В неоднократно повторяющемся мотиве превращения человека в змею (или наоборот), а также в «отрыгивании» девушкой змей изо рта (№ 10, 22), как считает А. Ф. Лосев, прослеживается мифологический атавизм ― возвращение человека к своим звероподобным предкам 51.
Для волшебных сказок традиционны зачины, которые могут быть поэтическими и прозаическими. Поэтические состоят из трех или четырех рифмующихся строк и, как правило, выражают благопожелание слушателям:
Посла этих слов сказителя слушатели отвечают: «Да будет милость и над твоими родителями». Такое начало помогает установить прямой контакт между сказителем и присутствующими.
В записях последних лет в поэтическом зачине наряду с благопожеланиями появились отрицательные оценки и проклятии в адрес тех, кто приносит народу несчастье и горе. Об этом свидетельствуют записи, сделанные недавно в Турецком Курдистане:
Или:
Прозаические зачины лаконичны и конкретны. Как правило, они начинаются словами: «Жил-был падишах, и было у него три сына» (№ 1); «Жил-был падишах. Год за годом проходит, месяц за месяцем идет, а у падишаха все нет детей, нет наследника» (№ 12) и т. д.
В некоторых случаях слушателю сразу представляют основных действующих лиц и как бы подготавливают к развитию сюжетных коллизий. Например: «Мир и Мэштари были братья. Приснилось им однажды, что им сосватали сестер Сугярдан и Назлибадав» (№ 10); «Когда-то жид падишах, и был у пего сын тридцати дет, неженатый» (№ 75).
Сказитель может обращаться к своим слушателям и на протяжении всего повествования, например: «Скажу своим почтенным» и т. д. Заканчивают рассказ обычно обращением к собравшимся ― это составная часть традиционной концовки. Наиболее характерные концовки: «Он достигли исполнения своих желаний, достигнете и вы желаемого» (№ 13); «Семь дней и семь ночей гремели барабаны и играла зурна. Они пусть радуются своему счастью, а вы радуйтесь своему» (№ 3).
В полевых условиях, когда запись происходила по просьбе собирателя, сказитель, закончив рассказ, обращался к старшему из нас со словами благословения: «Они достигли исполнения своих желаний, да достигнешь, и ты исполнения своего желания. А мать твоя пусть порадуется твоей свадьбе» (№ 12); «Пусть они радуются своему счастью, а вы радуйтесь своему счастью, своим детям, своему дому» (№ 20).
В волшебной сказке обычно много диалогов. Для курдов при разговоре обязательно обращение к собеседнику: в нем содержится определенная информация и проявляется отношение говорящего. Помимо обычных обращений в звательной форме «отец», «матушка», «сынок», «милый», «дорогой» в сказках особенно употребительно обращение «раб божий», «раба божья» или «муженек», «женушка».
Важным элементом курдской речевой этики, как, впрочем, и фольклорного языка других народов, является употребление клятвенных фраз-формул (в том числе «да буду я жертвой за тебя», «да ослепнут мои глаза»), формул благопожелания («да благоустроится твой дом», «да простоит твой дом веки вечные», «да не разрушится твой дом от пушечного ядра» и т. д.) или формул, выражающих недовольство и проклятие («да сгореть твоему дому», «да будет вырван с корнем род твоего отца и твой тоже», «да переломится хребет твоего обидчика» и т. д.); происхождение этих формул также связано с определенными реальными обстоятельствами, когда говорящий в самом деле желал собеседнику бед и несчастий. Возникли эти формулы в древние языческие времена и сохранились в основном в прозаическом фольклоре и живой речи.
Увлекательная фабула, стремительное развитие сюжета (погони, битвы, схватки), неистощимая народная фантазия ― основные черты курдской волшебной сказки, как, впрочем, и многих других. Однако следует отмстить, что наряду с классическими, восходящими к древности сюжетами, в которых сохраняются эти черты (№ 1, 4, 12, 13 и т. д.), есть и более поздние, деформированные произведения, где опущены многие детали и повороты, а иногда и главные особенности сюжета, а также черты, характерные для традиционного сказочного жанра. В них сохранились только «осколки» традиционных сюжетов (см. «Змееныш», № 16, «Акль и Дунья», № 75, и др.). Это особенно свойственно вариантам сказок («Усуб и Гулизар», «Сын гавани» и т. д.).
Можно отметить и такую закономерность: подобные «осколочные сюжеты» записаны от молодых сказителей («Мирза Махмуд», № 2, «Змееныш», № 16, сказитель Шкое Муса, 37 лет; «Гасан и Гусейн», № 5, сказитель Надире Джалили, 34 лет). Олитературенный, деформированный сюжет сказки «Кнут» (№ 28) записан от информатора 37 лет (Заиле шейх Калаш).
Примером бытования сказки на позднем этапе, с элементами городской тематики, является «Али и Вали» (№ 79).
Использование современной лексики в повествованиях «о давно минувших днях» ― результат исторического развития сказки и современного восприятия сказочных происшествий. Лексика позднего времени встречается в сказках очень часто (швейная машина, карета, фаэтон, командир, стул, метр, литр, доктор, кофе и т. д.). Все эти особенности поздних сказок, видимо, отражают современный этап бытования народной сказочной прозы и, в частности, как было отмечено, связаны со снижением возраста сказителей.