НА ЛЕТНИХ КОЧЕВКАХ
Путь до первой кочевки был не близкий. Молодежь, пройдя шумной гурьбой пять–семь километров, повернула обратно и разошлась по домам, а пастухи и подпаски, нагруженные съестными припасами, медленно продолжали свой путь. Первый день делали обыкновенно небольшой переход, увеличивая его с каждым днем, чтобы молодые барашки не очень уставали и постепенно привыкали к ходьбе.
Стада следовали друг за другом на небольшом расстоянии. На первом привале животным дали отдохнуть и подкормиться, а в это время мой отец как старший начал делить поровну подаренные хозяевами продукты: хлеб, мясо, халву, сушеные фрукты. Отец исполнял обязанности старшины всю дорогу и на первой кочевке до прихода хозяев. В пути все пастухи собирались по вечерам к отцу за советом. Вопросов было много: сколько делать остановок для отдыха баранам и главным образом молодняку? Сколько раз останавливаться для водопоя? Делать ли дневки для отдыха овцам и молодым барашкам?
На первой кочевке мы недолго оставались одни: дня через четыре прибыли наши хозяева с семьями и немедленно занялись устройством своих черных шатров, по–курдски «кон», Кон —большая палатка из полотнищ, сотканных из козьей шерсти. У богатых курдов коны были большие, разделенные на несколько комнат, убранные коврами и кошмами; имелась особая комната для гостей и отдельная кладовка для молочных припасов: масла, сыра и творога. У менее состоятельных кон был гораздо меньше и состоял из одной комнаты для жилья и отдельной кладовки.
Палатки были разбросаны отдельно или небольшими группами по склонам гор или же в ложбинах и ущельях, где громоздились скалы и с шумом стекали горные потоки и ручьи. Издали группы конов можно было принять за небольшие деревни или военный лагерь.
В больших потоках и речках водилась форель, которая в это время года пробиралась к верховьям для метания икры. Местами из скал пробивались чистые холодные родники. Все чувствовали себя бодрее, веселее, и работа исполнялась легко и охотно. Дети наших хозяев проводили целые дни на открытом воздухе; они резвились, ловили форель в соседних речках, собирали травы.
Не такова была жизнь пастухов. Здесь, в горах, наши единоплеменники, кулаки–курды, эксплоатировали нас не меньше чем молокане. Мы вели ту же жалкую, несчастную жизнь. Из долин мы пришли в горы по камням; и скалам почти босиком; сгоняя баранов и разыскивая их меж кустов, мы совершенно изорвали свое платье и ходили такими же оборвышами, как и у молокан. Из овечьей шерсти «колос» отец свалял мне шапку, но она была очень груба, натирала уши и шею; эта шапка причиняла мне сильные страдания, а от холода, от палящих лучей солнца и от дождя, она была плохой защитой. Весь мой багаж состоял из войлочной бурки, «клаве шванье», в которую я укутывался на ночь, мешочка с солью и куска хлеба, неизменно черствого; был еще медный котелок, в который я набирал воду для питья. Иногда я выпрашивал у пастухов кружку парного молока; о горячей пищи нечего было и думать. И все‑таки мне жилось несколько лучше чем другим; я имел возможность хоть раз в две–три недели прибежать домой, где мама давала мне горячий обед. Отец и братья пасли овец гораздо выше в горах, среди утесов и скал, где не было ни дорог, ни тропинок, куда не мог добраться крупный рогатый скот. Они по месяцам не приходили домой.
Я имел в своем распоряжении ослика, на котором должен был отвозить домой случайно заболевшего или сломавшего себе ногу барашка. На этом ослике я перевозил свой багаж. Все пастухи проводили круглые сутки под открытым небом. Во время дождя или грозы я укрывался под выступами скал или в небольших пещерах, а то просто сидел в какой‑нибудь сырой яме, дрожа от холода, не имея огня, чтобы хоть немного обсушиться. Неделями, иногда месяцами, я не слышал человеческого голоса.
Живя среди дикой природы, мы на каждом шагу сталкивались со смертельной опасностью — оберегали овец от нападения волков, от разбойничьих банд, от обвалов и громадных каменных лавин, которые скатывались иногда с самой вершины горы с потрясающим шумом и грохотом; такая лавина сметала буквально все, что попадалось на ее пути. Мы целыми днями ходили по самым крутым склонам гор, по краям обрывов и пропастей, отгоняя своих баранов и овец от опасных мест; зорко наблюдали за тем, чтобы не было пропажи, убытка для хозяина. Напевая веселые песни иди посвистывая беззаботно, мы иной раз, подобно диким козам, перепрыгивали со скалы на скалу, не думая об опасности; но стоило лишь посмотреть вниз, в глубокий обрыв или ущелье, где далеко–далеко внизу неслись бурные потоки, — становилось так страшно, что иногда даже начинала кружиться голова. Мы жили, можно сказать, на краю гибели, но зато наши мускулы развивались и крепли, а все органы чувств обострялись. Зрение у пастухов было чрезвычайно острое. Мы моментально замечали, если кто‑нибудь, днем или ночью, подкрадывался к стаду; мы слышали малейший шум, почти неуловимый шорох, раздававшийся вблизи стад, и немедленно принимали нужные меры.