Куреневский голем (СИ)

- Ее убили заточкой?

- Нет, но точно знали, куда бить - прямо в сердце. Хотя могли и случайно попасть, рана глубокая и неровная, как от осколка стекла.

- Осколка? - переспросил я, и во рту неожиданно пересохло. - Осколка керамики?

- Возможно, - Кузьмин внимательно смотрел на меня. - Вы что-то вспомнили?

Неужели Зойка? Но она же не в себе... Так может поэтому?..

- Голем... - вырвалось у меня.

- Выражайтесь яснее.

- Я не уверен, но... Понимаете... Я видел осколки голема... Это игрушка такая... Еврейская... У девочки... Нет, она уже взрослая, просто немного того... Или много? И они цветные!

Кузьмин смотрел на меня с едва уловимой брезгливой жалостью.

- Какой же вы тюфтяй, Анатолий Степанович... - покачал он головой. - Вы видели у ребенка глиняную разноцветную игрушку?

- Точно! У нее руки были порезаны, а ноги не было

- У кого? - терпеливо спросил майор.

- У Зои. То есть руки. А ноги не было у куклы. Зоя здесь пациентка. Ее родители погибли из-за Прокопчук, та сдала их немцам, потому что они были евреями. И Зоя могла...

- Не могла. Обвальный утверждает, что видел на участке высокого мужчину, который ссорился с убитой. У вас еще есть версии или закончились?

- Мужчину? Так почему же он не опознает...

Кузьмин с досадой сплюнул на пол.

- Он не видел лица. Запомнил только рост и телосложение.

Я попытался вспомнить, какой рост у Зои. Вот она протягивает осколки профессору, смотря на него снизу вверх. Она ниже Льва Михайловича почти на голову... Я облегченно вздохнул и улыбнулся.

- Кроме того, звонок в горисполком тоже был от мужчины. Осталось найти орудие убийства и выяснить, откуда звонил Аскеров.

- Отсюда разве не мог?

- Нет. Телефонный кабель отсырел, и реставраторы почти неделю сидели без связи. Вероятно, Аскеров позвонил из приемного отделения Павловской психбольницы. Это ближе всего.

- Но зачем? - вырвалось у меня.

- Полагаю, чтобы отвлечь от истинных мотивов убийства, списав их на диверсию. Ему это почти удалось. Товарищ Зайчик, на этом вы успокоитесь и перестанете путаться у меня под ногами? Или вас задержать?

Я не ответил, пытаясь понять, что меня тревожит. Что-то было не так, неправильно... Я пытался осмыслить все, что мне удалось узнать, отматывая назад. Завхоз, что она говорила?

- Нина Марковна. Документы. Вы их нашли?

- Злоупотребление служебным положением убитой еще предстоит...

- Лиса на воротнике... У нее же была лиса?

- Товарищ Зайчик, это уже вас не...

- Выбрак... Лиса драная... Драная! Но пальто новое... Новое же, да?

Кузьмин скрипнул зубами, но я уже ухватил ускользающую мысль за рыжий хвост.

- Горисполком... Он звонил? Нет, он позвонил. Позвонил, но опоздал!

Я сорвался с места и понесся по крутому склону вверх, карабкаясь и не обращая внимания на окрик майора остановиться. Мне легко удалось оторваться от пыхтящего следом Кузьмина, я знал эти овраги, как свои пять пальцев, поэтому добрался до корпуса Павловки первым. Влетел на второй этаж, нашел знакомый кабинет и ворвался внутрь, закрыв за собой дверь.

- Лев Михайлович! Прошу вас, скажите, что вы...

- Зайчик, откройте немедленно! - забарабанил майор в дверь.

- Толик, что случилось?

- Вы видели Прокопчук тем утром? Поссорились с ней из-за Зои? Вы просто защищаете Зою, верно?

Профессор устало вздохнул и отодвинул меня в сторону.

- Не надо, Толя, - он открыл дверь, впуская Кузьмина. - Это я. Я ее убил.

- Да нет же! Вы просто свидетель. Это ведь вы позвонили в горисполком, когда увидели, что дамбу прорвало? Но опоздали... Прошу вас, скажите, что так все и было!

Лев Михайлович виновато улыбнулся и развел руками, а майор крепко перехватил меня за локоть.

- Я не смог защитить Зою. Никого не смог. И я устал бояться. Всю жизнь чего-то боялся, жил с оглядкой... Действовал по чужой указке, слова поперек не смел сказать. Не жил, а притворялся. Сколько здесь здоровых, а я молчал... Но от себя не убежишь. Вот и случилось. Вчера эта гиена девочку увидала, узнала, стала грозить, игрушку растоптала, а я... Стоял, словно чурбан бессильный, безответный. Всегда так... Опять испугался, что вскроется все. Я же тогда документы не только Зое подделал. Я истории болезней переписывал, чтобы пациентов освободить, когда немцы в Павловку душегубки пригнали... Она видела мой страх, куражилась, смеялась, а потом ушла, властью упиваясь. И словно разум у меня помутился, я самый большой осколок подобрал и за ней пошел. Я не помню, что и как, только теперь эта... уже никого обидеть не сможет. А мне уже все равно. В сущности, чего еще мне бояться? Все уже случилось.

Лев Михайлович улыбнулся вымученно, глядя на мое потрясенное лицо. Почему же я такой тугодум?..

- Только вот Зоечка одна останется, плохо это. Толя, ты навещай ее, хорошо? Она ласковая, тихая девочка, но тревожно ей во время грозы. Игрушки приноси, с ними ей спокойней. А меня ждет иной суд...

Майор отпихнул меня в сторону и рванул к профессору, но опоздал. И я тоже опоздал, повсюду опоздал, никого не спас... Лев Михайлович успел проглотить таблетку. Несмотря на усилия Кузьмина и искусственное дыхание, через минуту старика не стало. А я достал из мусорной корзины осколки и стал раскладывать их на столе, почему-то уверив себя, что если соберу голема, то все будет хорошо. Торопиться уже некуда. Майору пришлось силой выводить меня из кабинета.

Льва Михайловича похоронили на Байковом кладбище, а Верочку на Берковецком. Где похоронили Прокопчук, я даже знать не хотел. Куреневская авария 1961 года унесла жизни больше тысячи людей, а трамвайное депо имени Красина, где работала моя Вера, было полностью разрушено. Опасность повторного прорыва дамбы и затопления сохранялась еще несколько месяцев. Но я, как и Лев Михайлович, перестал бояться. Не знаю, то ли с благословления майора Кузьмина, то ли благодаря стараниям директора нашего института, то ли из-за моей отчаянной, почти самоубийственной настырности, но меня включили в комиссию по расследованию причин аварии. Тяжелую технику убрали, к расчистке завалов привлекли всех трудоспособных. Даже через несколько дней еще откапывали живых. Отроги Бабьего Яра укрепили бетонной дамбой вместо земляной, но от плана его засыпать не отказались. Застывшую, превратившуюся в камень пульпу с Куреневки разбивали, грузили на самосвалы и сваливали в его отроги в течение еще двух лет после трагедии.

Я исправно навещал Зойку, только она сделалась неспокойной. Ни одна из принесенных мною игрушек ей не нравилась. У нее в палате на окне стояла целая шеренга глиняных человечков и сказочных зверушек, но она к ним даже не притронулась. Она бледнела и таяла на глазах. А когда через год неподалеку начали сносить старое еврейское кладбище и расчищать место под телевышку, в Зое что-то сломалось. Она почти все время проводила возле окна, наблюдая, как растет телебашня.

Зое было тревожно , она не знала, куда делся ее голем. Но потом она его нашла . Он не пропал , просто стал другим. Он вытягивал металлические руки из земли, расправлял шипастые плечи , устремлял в небо тонкую игольчатую голову . Зато теперь его уже никто не сломает, он будет выше всех ... Зоя тихо улыбалась, разглядывая его в окне , и отдавала ему все ночные кошмары. Ее страшные воспоминания уходил и по мере того, как рос ее голем. К огда он вырос, ей сделалось совсем спокойно, а потом ее не стало.