Они вышли из обсерватории и отправились по полутемным коридорам в кают-компанию. Николетта спросила:
– Что ты делаешь в свои дни отдыха на базе?
– Если кто-нибудь из моих приятелей-пилотов в это время находится рядом, то мы встречаемся поболтать. Мои друзья более сведущи в развлечениях и тянут меня или в четырехмерное кино, или в боулинг, или поиграть в хинжу. Но это случается нечасто, и обычно я просиживаю свободные вечера в дешевых ресторанчиках.
– Это интересно? – удивилась Николетта.
– Очень! – кивнул Джер. – Когда месяцами летишь в курьере, не видя ни одного живого лица, то, попадая в людское общество, смотришь на окружающих с обостренным вниманием. Люди такие разные! Они восхищают и озадачивают.
– Расскажи, как озадачивают тебя люди.
– Как-то я увидел пожилого человека – с усталым серым лицом и усталой походкой. Он носил седоватые скучные усы, унылую лысину в окружении полуседых волос, обычные джинсы и серую скучную майку, на которой белыми скучными буквами было написано «Firefly» – «Светлячок».
Николетта заливисто рассмеялась.
– Я никак не мог понять: у этого человека очень тонкое чувство юмора или его вообще нет? А ты понимаешь?
Девушка, продолжая смеяться, отрицательно помотала головой:
– Нет!
От возни с телескопом они устали до изнеможения и, когда вернулись в кают-компанию, с удовольствием плюхнулись за стол. Сегодня была снова итальянская лапша, но уже с моллюсками, морковкой и шампиньонами.
Профессор заказал плееру какую-то приятную мелодию.
– Это Чайковский. Джер, тебе нравится музыка?
– Да. У музыки три начала – горе, радость, божественное вдохновение: каждое из этих переживаний уводит человека от обыденности и сообщает голосу особый уклон. Это рассуждение Феофраста о музыке, которое приводит Плутарх. Перед сном Энн всегда запускает мне какую-нибудь мелодию.
Джер не стал говорить, что когда спишь под негромкую спокойную музыку, то кошмары снятся гораздо реже, даже если летишь в крохотной скорлупке среди бесконечного космоса, а на грудь все время давит учетверенная сила гравитации. Его кошмары – это его личное дело.
Николетта спросила деда:
– Дедушка, тебе не кажется странным, что ты беседуешь о музыке с монопарнем?
Профессор сказал:
– На самом деле, с точки зрения психологии, Джер не является монопарнем. Кастовость проявляется и психологически закрепляется при контакте людей разных каст. А его межкастовые контакты были очень ограничены. Когда Джер жил в интернате, его окружали дети из его же социального слоя, предоставленные самим себе. Потом он пересел на свой курьер, где практически не общается с людьми. Так что в нем нет психологических барьеров, присущих людям его касты. Фактически нынешний Джер – человек вне каст. Он свободный мустанг в нашем стаде взнузданных лошадей, где у фоуров уздечки не менее прочны, чем у монолюдей. Поэтому он так легко принял предложение стать равноправным человеком в нашем коллективе. И с блеском доказал, что люди по своей сути равны. Их разделяет – или объединяет – лишь образование и уровень интеллекта.
– Но что будет, когда он в девятнадцать лет выйдет в отставку и будет жить в обычном улье, где все пчелки рассортированы по четырем типам сот?
– Ему будет нелегко, – пожал плечами профессор и ушел в соседний отсек к Витторио.
Николетта и Джер убрали посуду и отправились к своим каютам.
– Что тебе снится в противоперегрузочной ванне, когда ты несколько суток летишь среди пустоты и холода?
– Мне часто снится зеленый лес и в нем – бревенчатый дом с огромными стеклами, где я живу со своими родителями.
– И это все?
Джер удивленно посмотрел на девушку:
– Это очень много. Очень!
И спросил:
– Как твои родители разрешили тебе лететь с дедом так далеко?
Николетта помолчала, потом сказала глухим голосом:
– Несколько лет назад мои родители отдыхали на курорте в Мексике и решили посмотреть на пирамиды майя – инкогнито, без охраны… и были убиты местными грабителями. Из-за наручных часов и пары побрякушек! Бандитов потом поймали и всех казнили… Тупые, кровожадные детдомовские бастарды… ни мозгов, ни совести… Как я ненавижу этих выродков, эти человеческие отбросы!
Джер судорожно дернулся, словно за шиворот ему пролилась ледяная вода. Они уже дошли до кают и стояли возле двери отсека Джера.
Он открыл дверь доставшейся ему каюты и сказал тихо:
– Приношу вам свои соболезнования, мэм. И еще… я должен извиниться за то, что, рассказывая о себе, использовал термин «интернат». Это неточное слово. На самом деле я обычный детдомовский бастард, мэм.