Я был очень зол и ударил крепко. От первого моего прямого удара у него чуть голова не оторвалась. Второй удар в грудную клетку заставил его хватать как рыба воздух. Я протянул руку, схватил его за шиворот и швырнул через весь балкончик, старик, прикрыв голову руками, перелетел через стол с разложенными на нём непонятного назначения приборами и на вид вроде хирургическими инструментами и обрушился на пол возле двери.
— Как вы смеете?! — заорал он и вскочил, намереваясь убежать.
Не говоря ни слова я подхватил со стола тяжеленный контейнер и швырнул ему вслед, громоздкая вещь ударила ему в спину, и "Дедушка" с воплем боли и унижения упал, перевернув на себя несколько кресел.
Я торопливо нацепил на себя активатор, закрепил его на руках, пальцы скользнули в особые перчатки, облегчавшие контакт с поверхностью и усиливавшие мышечный предел, я провёл большим пальцем по панели, вспыхнули символы, я нажал нужные, уверяя систему защиты, что вернулся именно хозяин, а не абы кто, и сразу почувствовал облегчение. Кольца на предплечьях, локтях и запястьях сжались, фиксируя надёжнее активатор, по его поверхности пробежала синяя змейка разряда, кожу слегка стянуло, а руки чуть прижало давлением — активатор уже успел проанализировать состав крови и тонус мышц (мгновенно была произведена инъекция, нормализующая работу бронхов и лёгких, мне в одночасье полегчало, дышать стало гораздо легче и я немного успокоился) — медкомплект был готов к работе, боекомплект тем более. Я пулей скользнул в броню, лежавшую рядом, и чуть не заплакал от облегчения, когда эта удивительно лёгкая и непробиваемо прочная "фуфайка" надёжно укрыла моё тело в себе. Подушечкой большого пальца я закрепил её на боку, после чего закрыл глаза и постоял так несколько секунд, глубоко дыша. Мне следовало полностью успокоиться, причём как можно скорее, иначе я мог запросто убить старичка, о котором так пёкся Капитошкин. Столько смертей, столько боли, унижения и возможных потерь камнем висели на моей совести, а всё из-за того, что кое-кому приспичило поиграть в гладиаторов. Здесь уже отмазка "состоит на учёте у психиатра" не работала — свои границы есть даже у сумасшедших…
"Пора!" — решил я мысленно и вышел с балкончика. Разглядев груду кресел, под которыми наверняка лежал придавленный "Дедушка", я направился к ним, на всякий случай зорко смотря по сторонам — старика не могло так сильно уж ударить контейнером, чтобы он не смог отползти в сторону и подготовить какую-нибудь пакость, поэтому следовало быть поосторожнее. Я подошёл поближе — хм, неужто завалило?.. Отодвинув в сторону контейнер, я наклонился и расшвырял кресла, старик лежал на животе и похоже был без сознания, одна рука его была неестественно вывернута. Похлопав его по спине, я перевернул его…
И сильнейший толчок в живот отшвырнул меня и едва не сбил с ног, а гром выстрела оглушил так, что перед глазами запорхали разноцветные бабочки. Сильно завоняло пороховой гарью, живот пронзила сильнейшая острая боль, я очумело потряс головой и попытался собрать воедино разбегающиеся глаза. Получилось, хоть и с трудом…
Лицо "Дедушки" вдруг оказалось совсем рядом с моим, удивлённое, разъярённое, напуганное, и недолго думая я машинально двинул кулаком ему в глаз. Не ожидавший этого старик опрокинулся на спину, упал на кресла и перевернул их. И тут до меня наконец дошло, что же произошло, и я послал горячий привет Триедиому за вовремя надетую броню Одним прыжком я подскочил к барахтающемуся "Дедушке", присел возле него и отвесил ему полновесный хук правой прямо в лоб да так, что загудело как в колоколе, а у меня заныли костяшки пальцев.
— Что вы себе позволяете, Экземпляр?! — возопил он гневно, пытаясь уползти.
Не говоря ни слова я пятернёй сгрёб его за шиворот и от души дал по зубам — люблю воспитывать великовозрастных старых ослов. Старик харкнул кровью и в жестокой ухмылке показал дырку от выбитого зуба.
— Ничего у тебя не выйдет, парень! — прошипел он, сплёвывая кровь. — Поздно уже…
От моего удара его голова дёрнулась вправо, я выпрямил её за подбородок и, душевно улыбнувшись, спросил:
— Что значит "поздно"?
— Всё! — он плюнул кровью мне в лицо. — Всё поздно!
Он расхохотался жутким хохотом, от которого у меня кровь застыла в жилах, я занёс руку для последнего удара, который бы вырубил его на пару часиков и оставил бы отметины на лице на добрую память, как вдруг…
— Не смей, Преображенский! — злой окрик стегнул меня по ушам, и в тот же миг обрушилась тьма.