— Это действительно так, — вздохнула интересная дама. — Наступает день, когда нам становится трудно понимать своих детей. Вот скажите мне, Ваня, — повернулась она ко мне. — У меня дочь целыми днями слушает этого певца греческого… Как его? Денис Рус, что ли?..
— Демис Руссос, — поправил ее коренастый мужчине со сладким, как сироп, выражением лица.
— Да, да, Демис Руссос, — сказала интересная дама. — Так вот, я спрашиваю ее: «Настя, ну что ты одно и то же слушаешь? У тебя так много других пластинок». А она говорит: «Демис Руссос положительно влияет на женские гормоны». Представляете?
— Ха-ха-ха! — захохотал коренастый мужчина. — Сколько же лет вашей дочери?
— Пятнадцать.
— Ха-ха! Пятнадцать! Молодец! — веселился коренастый.
— Вам смешно, — обиженно продолжала дама. — Но что же это такое?! Ведь у нас роскошная библиотека, много редких и ценных книг. Читай на здоровье! Но она ничегошеньки не хочет… Придет из школы, кое-как уроки сделает, включит своего Руссоса и слушает до вечера.
— Это у них называется «балдеет», — радостно объяснил коренастый.
— А я так думаю, — заявил подтянутый, худощавый мужчина. — И вы, Семен Петрович, и вы, Анна Васильевна, — он кивнул интересной даме, — все усложняете. По-моему, все дело в избалованности. Нынешние молодые люди живут слишком легко, без трудностей. Это банально, но факт. Меня, к примеру, отец порол до семнадцати лет. Крепко порол, и что же? Я его только уважал за это. Жили мы в маленьком провинциальном городе, семья была большая, и сюсюкать с нами родителям было некогда. И ничего, выросли, все в люди вышли и к отцу с матерью, теперь покойным, всегда относились с любовью и почтением.
И он залпом выпил рюмку коньяку, которую в продолжение всей тирады держал в руке.
— Ну, с этим можно поспорить, — вмешалась пожилая дама. — Молодежь разная бывает…
— А-а, все одно, — махнул рукой подтянутый, который успел уже хлопнуть вторую рюмку. — Конечно, есть разные группы и категории молодых людей. Но я вот наблюдаю своего сына. Он у меня спортсмен и вообще хороший парень. Сын есть сын, и плохого о нем я никогда не скажу. Но любит, понимаете, пить молоко из банки. Знаете, такие желтые банки с концентрированным молоком. У них на этикетке еще корова изображена… Я ему, значит, говорю: «Зачем ты пьешь молоко неразбавленным? Оно ведь жирное. Его разбавлять надо». А он в ответ: «Люблю такое, неразбавленное». Любит, понимаете, он…
— О-о, это старая песня, — засмеялась Мария Викторовна. — Получается, если нам было тяжело, то пусть и им будет так же? Глупо!
— Наверное, глупо, — согласился подтянутый, наливая себе третью рюмку. Он хотел еще что-то сказать, но замешкался, выбирая на столе закупку, а в это время в беседу вступила Агнесса Ивановна, до того молча сидевшая в кресле и глазевшая по сторонам, как в зоопарке.
— У нас прекрасная молодежь! — объявила она, — Да, прекрасная! Есть, конечно, некоторые типы… — добавила она, презрительно взглянув в мою сторону. — Стиляги! Но это — исключение, подтверждающее правило. А основная масса молодежи у нас превосходная и, можно сказать, героическая. Я каждый день смотрю телевизор и, поверьте, очень хорошо знаю нашу молодежь.
Агнесса Ивановна гордо вскинула голову и обвела всех грозным взглядом, как бы предлагая с ней поспорить. Но спорить с ней никто не стал, а Семен Петрович согласно закивал и бодро сказал.
— Все верно. Это безусловно. Но проблемы, конечно же, есть. Бояться их не надо, а надо о них говорить и решать.
Гости единодушно выразили согласие с выводами Семена Петровича, и, таким образом, казалось, что тема разговора вполне исчерпана, однако подтянутый мужчина, сливая в рюмку остатки коньяка, проговорил словно сам себе, но достаточно громко:
— А молоко-то он все равно пьет из банки. Хоть кол на голове теши!
Все с беспокойством переглянулись, чувствуя, что правила игры нарушены и вечер готов выйти из-под контроля. Анна Васильевна неестественно рассмеялась и, стараясь разрядить обстановку, спросила в шутливом тоне:
— Ну что вы, Олег Николаевич, так расстраиваетесь? Далось вам это молоко!
— Да, далось, далось! — уже не сдерживаюсь, воскликнул Олег Николаевич. — Здоровый, как бык! Кулаки — по пуду каждый, бицепсы — с полметра. Дзюдо занимается… Сделает дырку в банке и сосет, сосет себе молоко. А кругом хоть потоп! Когда говоришь с ним, молчит. Ни да, ни нет — ничего! Выслушает, промолчит и новую банку протыкает!.. — Олег Николаевич открыл другую бутылку коньяка. — Учится — абы как! Работать не желает! Может быть, чемпионом по этому своему дзюдо хочет стать?! Тоже не хочет! Я спрашиваю: «Зачем же тебе эти твои бицепсы, трицепсы, двуглавые мышцы? Зачем? Что ты хочешь сделать ими?» И знаете, что он сделал? Взял в руку банку и раздавил ее. В лепешку! И говорит: «Ты так не можешь». И все. Я вас спрашиваю теперь: что это такое?
Олег Николаевич обвел общество вопросительным взглядом. Семен Петрович подошел к нему и дружески взял под локоть.
— Успокойся, Олег, — проговорил он. — Я думаю, ты преувеличиваешь. Я же знаю твоего сына, отличный парень. Ты слишком строг к нему.
— Брось ты, Семен! — махнул рукой Олег Николаевич. — Я хочу одного — мне надо знать, что он хочет. Я хочу знать, кого я вырастил. Я на это имею право. Пусть он скажет мне: «Ты старый выживший из ума осел. Ты прожил неправильную жизнь. Я буду жить по-другому». Пусть так скажет — я пойму. Пусть совсем уходит из дома. Но он молчит! Пользуется всем и молчит!..
Это возрастное, — сказала пожилая дама. — Мы с мужем тоже пережили нечто подобное. Знаете, этот момент возмужания у мальчиков, я даже не имею в виду физиологические аспекты, протекает очень болезненно. Наш сын тоже был замкнутым и нелюдимым. А теперь окончил институт, поступил в аспирантуру. Стал активен, деловит, и сейчас его направили на шестимесячную стажировку в Италию, откуда он пишет нам трогательные и нежные письма.
В тоне пожилой дамы прозвучало нескрываемое чувство гордости и превосходства. Олег Николаевич даже как-то сник после ее слов, а Семен Петрович, почуяв возможность переменить тему вечера, провозгласил тост: «За молодежь». Все с удовольствием выпили по этому поводу, и Олег Николаевич тоже выпил и слегка пошатнулся. Мария Викторовна пригласила его присесть, но он отказался. А Семен Петрович между тем объявил: