Роберт улыбнулся еще шире.
— А разве это не самый логичный вывод? Конечно, его нельзя считать строго доказанным, но по меньшей мере обоснованным — несомненно. И — да — я очень хотел бы обладать фразой, позволяющей выучить этот алфавит.
Мне потребовалось порядочно времени, чтобы вновь обрести возможность дышать. Это было… черт возьми, у меня даже не было подходящих слов, чтобы адекватно описать идею Роберта. К счастью, заговорил Яков Вениаминович.
— Вот что, Вадик, вы пока приходите в себя — я вижу, вам этого надо — а я пока скажу вам то, что собирался сказать. Роберт считал, что вы должны о его идее услышать, и я с этим согласился. Не сразу и без удовольствия, но согласился. Вы имеете право знать… Но я в самой категоричной форме против того, чтобы вы пытались достать это заклинание! В самой категоричной!
Роберт покачал головой.
— Да я, в общем-то, и не предлагал.
— Вот именно, в общем-то! — Яков Вениаминович был недоволен сыном, горячился и заметно нервничал. — Вадим — курьер, ты хочешь иметь заклинание, а заклинание достают курьеры — очень простая цепочка, не так ли, сын? Только вот чувствую я, это заклинание, если оно вообще существует, недоступно человеку. Не-дос-ту-пно!
Я счел нужным успокоить старика… да и себя самого тоже, если на то пошло.
— Яков Вениаминович, да вы так не переживайте. Не собираюсь я в Тоннель. Вообще, ни в какой Тоннель я в ближайшее время не собираюсь. От последнего едва отошел. Знаете, как весело, когда за каждым углом какой-нибудь напасти ждешь, — я вымучил улыбку, решив про другое проявление той же болезни даже не упоминать. — А потом встряхиваешься, и еще хуже — ясно понимаешь, что у тебя с головой не все в порядке. Да и Томашов мне сказал, что сдохну, если за этим заклинанием сунусь.
— Лучше бы ваш Томашов вообще молчал! — все еще сердито, но с меньшим напряжением в голосе сказал Яков Вениаминович. — А ты, Роб, если не терпится облагодетельствовать человечество, расскажи все Александру Константиновичу.
— Не уверен, что он уже не в курсе, — Роберт криво усмехнулся. — Пугающая осведомленность…
— Вас только осведомленность комитета пугает? — спросил я. — Кстати, я сделал верный вывод, что вы пока не приняли их предложение?
Роберт улыбнулся чуть более открыто, хотя без особого веселья.
— На первый вопрос — нет. На второй — да. Да — в смысле, не принял. И очень не хочу принимать, хотя альтернативы не радуют.
— А почему, сын? — вопрос Яков Вениаминович задал вовсе не осуждающим тоном. Скорее, с надеждой на правильный ответ, который сможет его удовлетворить. — Только про золотую клетку не надо, ерунда это все. Тебя и Александр Константинович по делу отбрил, и я могу от себя добавить. С ростом возможностей человека неизбежно бóльшую жесткость обретают и ограничительные рамки. А вовсе не наоборот, как представляют себе многие. И усиление контроля взамен несомненно выгодных приобретений, хотя бы в виде информации, это естественное условие. Так почему ты не хочешь работать с комитетом — давай уж по-честному сформулируем сделанное тебе предложение?
Роберт собирался с мыслями. По себе знаю, непросто это — выразить словами то, что принял душой.
— Вы же помните, папа, как я отказался петь в школьном хоре, когда выяснилось, что на солиста я никак не тяну. Не люблю быть винтиком.
— Это слова, Роб…
— Нет, правда, — Роберт прямо взглянул отцу в глаза. — Механизм может быть прекрасно отлаженным, а может заедающим и разболтанным — винтику об этом ничего не известно. Он этого не видит со своего резьбового отверстия. Ему ведь только туда и назад — строго по резьбе. Винтик даже не может знать, частью чего является, хлебоуборочного комбайна или гильотины.
— От хора отказался… Предпочитаешь, значит, петь для себя, в дýше? — едко поинтересовался Яков Вениаминович.
— Предпочитаю знать цель, папа, — парировал Роберт, на этот раз не раздумывая. — Предпочитаю знать, что делаю. И хотя бы пытаться самому решать, к чему могут привести мои действия.