Честно говоря, верилось в это с трудом. Какой-то масонский заговор… И это говорит Яков Вениаминович, который с такой пренебрежительностью отзывался о всякого рода конспирологических теориях. Впрочем, я привык считать его умным стариком, и не раз имел возможность убедиться в справедливости этого мнения. Да и мысль свою он развивает не на пустом месте. Вот только… так ли страшна нарисованная им картина?
Похоже, мысли Роберта шли в унисон с моими.
— Вас пугает сам факт всепланетного правительства? — спросил он.
Яков Вениаминович ответил не сразу. Речь он, похоже, заранее не готовил и сейчас старался выстроить ее как можно убедительнее.
— Время для всепланетного правительства еще не пришло, Роб, — грустно сказал старик. — Все эти Мировые советы очень привлекательно и органично выглядит в фантастических книжках, но плохо сочетается с сегодняшними реалиями. Не доросло человечество, не готово оно еще жить под общей крышей. Попытки загнать его туда вопреки историческому ходу событий в конечном итоге приведут к большой беде. Но этого я боюсь только во вторую очередь.
— Вас не устраивает именно власть комитета? — догадался я.
— Можно сказать и так, — чуть поколебавшись согласился Яков Вениаминович. — Но я бы акцентировал внимание на неограниченности этой власти. Беспрецедентной неограниченности.
Я посмотрел на него с легким недоумением.
— Да бросьте вы, Яков Вениаминович! Что ж на Земле абсолютных монархий никогда не было? А в комитете, вроде бы, ничего подобного…
Я был прерван негромким деликатным смешком старого мага.
— Вадик, послушайте меня. Ни одна абсолютная монархия не обладала неограниченной властью. Я постараюсь объясниться, и для начала спрошу: на чем всегда держится любое правительство? Любое, от тирании до так называемой демократии. И я вам отвечу сам: любое правительство держится на двух вещах — силе и идеологии. Идеология может быть разной, примитивной и сложной, вполне естественной или искусственной, выращенной в кабинетах. Но она есть всегда. И власть меняется в двух основных случаях — когда у правительства становится недостаточно силы, и когда трещину дает идеология. Причем одно обычно тянет за собой второе, как говорили в античном Риме, бездна бездну призывает. Вы со мной согласны?
Роберт с улыбкой пожал плечами, я кивнул. С подобными общими рассуждениями спорить сложно, но и прочное здание логических выводов построить на таком расплывчатом фундаменте ох как непросто…
— Наличие идеологической составляющей — непременный атрибут власти, но он же является и сдерживающим фактором. Ты зря улыбаешься, Роб, не надо считать идеологию ругательным словом. Плохая или хорошая — если тут вообще уместны эти определения — идеология накладывает ограничения на действия власти. Приведу очень простые примеры. Президент какой-нибудь мощной державы, безусловно, обладает немалой властью. Но он не может позволить себе очень многих вещей… да любовницу завести не может — это не соответствует действующим в стране моральным нормам, то есть, не вписывается в существующую идеологию. Какой-нибудь арабский шейх спокойно имеет горем, но ограничен — и довольно жестко — законами шариата. А любая религия является частью идеологии. Причем, порой весьма существенной ее частью.
— Это слишком простые примеры, папа, — тихо сказал Роберт.
— Я могу привести и посложнее, — парировал Яков Вениаминович. — Суть в том, что ты не сможешь привести примеры обратного. Власть, пренебрегающая идеологией, умирает.
— Но при чем здесь комитет? — вставил я.
Яков Вениаминович посмотрел на меня с легкой укоризной.
— Неужели вы не видите? Вы просто не хотите открыть глаза! Комитету не нужна никакая идеология, ему хватит одной силы. Такого еще не было никогда. Никогда, понимаете! Это будет неограниченная власть, огромные возможности при полном отсутствии сдерживающих ограничений.