— Цзе цзе гуань гуань[16], — напомнил Чен то ли себе, то ли Элизабет. — Начали!
Они двинулись в таолу «Ян» — медленного, медитативного стиля тайцзи, — плавными, волнообразными движениями, описывали кистями ровные круги, разворачивались в пояснице и медленно поднимая ноги в стилизованной имитации ударов. Чен делал все движения мягко и точно, в низкой стойке, особенно трудной для исполнения. В его технике явно ощущалось боевое начало, расслабленная, стелящаяся мощь хищника, в любой момент готового к смертельному взрыву. Техника Элизабет была любительской, она ломалась на смене направлений, требующей плавных дуг и непрерывного нанизывания кругов.
— Тебе нравится? — шепнула Патриция, легонько толкнув плечом Андрея.
— Таолу? Не очень.
— Не таолу. Она сама. Элизабет.
— Ты же знаешь... — «...кто мне нравится», хотел сказать Андрей, но промолчал, чтобы не мешать исполнителям.
— По-моему, ей нравится Чен, — снова шепнула Крыса.
Андрей молча пожал плечами.
«В самом деле? Слишком уж они разные».
Впрочем, он мало знал обоих.
Музыка меж тем все лилась, скручивалась, поднималась и опускалась. Высокий рост немного мешал Элизабет, но он же придавал ее движениям особую, угловатую грацию, как у молодой девушки, впервые попавшей на бал. Переливающийся шелк костюма растворял женскую фигуру в лунном сиянии, в которое темным силуэтом впечатался мощный мужской торс. Эти двое были совсем рядом и в то же время будто на бесконечном расстоянии друг от друга — вообще в разных пространствах, каждый в своем.
Таолу закончилось, исполнители встали в начальную позицию, с глубоким выдохом опустив ладони к низу живота. Дыхание американки несколько сбилось, у Чена оно вообще не чувствовалось; он закрыл глаза, глубоко погрузившись в себя. Патриция снова щелкнула клавишей, и над террасой остался только ровный шум моря.
— Син гун синь цзе[17]. —Чен отошел к парапету и как-то странно посмотрел на Элизабет, словно впервые увидел то ли ее саму, то ли что-то особенное в ней.
— Меня ушу с шести лет отец учил, что не так — сразу палкой, — вспомнил Чен.
— Меня тоже надо палкой? — немного волнуясь, спросила Элизабет.
— Да нет, для европейца ничего... а может, и надо. — Китаец перевел все в шутку. — Ну что ж, кофе я с вами выпью, да и спать. Чао, сеньориты, с собой никого не приглашаю — завтра трудный день.
— А никто с тобой и не собирается, — в тон ему ответила Патриция.
— Я тоже иду спать. Спокойной ночи, Пэт, спокойной ночи, Эндрю, — сказала Элизабет.
— Спокойной ночи, Элизабет. Очень рад был с вами познакомиться.
— Вы говорите искренне? Я понимаю, глупый вопрос, но... такая ночь сегодня.
«Таолу ее прошибло, энергия ходит. И у меня так бывает. Да еще выпила».
— Совершенно искренне, — серьезно ответил Шинкарев.
«Не шути с женщинами, — настаивал Козьма Прутков, — сии шутки глупы и неприличны».
Андрей всегда разговаривал с женщинами серьезно и просто. Включая и тех, с которыми намеревался переспать — часто именно такой тон был самым лучшим. С этой Шинкарев спать не собирался, но без тендерных игр, как водится, не обошлось.
— Я рада, — столь же серьезно проговорила Элизабет, протянув на прощанье руку и пристально глядя в глаза.
«Ну-ну... И он заметил, что она заметила, что он заметил».
Глава восьмая
Спальня, приготовленная для Андрея, находилась на втором этаже. Одна стена из той же дикой скалы; под потолком — длинное наклонное окно, выходящее в сторону горного леса. Электрический свет, падавший из комнаты, выхватывал широкие мясистые листья у самого стекла. Решеток и сигнализации не наблюдалось. Одна из секций окна, по идее, должна была открываться, по крайней мере, ручки у нее имелись. Повернув ручку, Шинкарев приоткрыл створку. «Если сигнализация включена, сейчас кто-нибудь припрется. Скажу, что хотел комнату проветрить. Не помешает, кстати». Внутрь потек прохладный лесной воздух, насыщенный запахом зелени и влажной земли. Никто не появился, и Шинкарев прикрыл окно, не заперев на задвижку.
Рядом со спальней оказалась ванная комната, отделанная цветочно-пестрым кафелем, с розовой ванной и фигурными позолоченными кранами. «Комнатка-то явно дамская». Выйдя из душа, Шинкарев снял с кровати серо-зеленое шерстяное покрывало, аккуратно свернув, положил его на коврик. Потом еще раз внимательно осмотрел комнату — покрутился, как собака, обживающая незнакомое место. Как будто ничего подозрительного. «Предпринять рейд в постель к Крысе? Не стоит, пожалуй. Вряд ли Чен шутил, предупреждая об осторожности. «Успеется». Щелкнул белый выключатель, и комната погрузилась в сумрак, пронизанный лунными бликами и изрисованный тенями. Андрей лег на спину на прохладные белые простыни, закинул руки за голову. «Неплохой домик. Мне бы такой! Пора нам на пастбище позеленее — в смысле «зеленых». Это, собственно, к тому же — к переходу из титулярных советников в статские. В чем задача? Притереться к китайскому предложению? Хорошо, но мало».
Нужна собственная сила — а значит, свои люди, не связанные с конторой. Или связанные — но через него, Андрея Николаевича Шинкарева.
«Что такое длинная жизнь? Только длинное прошлое... А моя жизнь длинная? Еще нет, но я понимаю того, кто так сказал. Прошлое должно бы учить, а нет, не выходит, — каждый раз все иначе. Ну, не все, так многое. Вот и с Крысой этой...»
***
Познакомились Андрей и Патриция на оружейной выставке в Джакарте, где и начались те дела, из-за которых Шинкарев вчера петлял, как заяц, уходящий от собак. Стране его нынешнего пребывания вскружила голову роль «азиатского тигра». И от такого, как выразился товарищ Сталин, «головокружения от успехов», собралась она запускать телефонные спутники, для чего ей вдруг понадобились ракетные двигатели, системы наведения «земля-земля» и боевые спутниковые комплексы. А для самой себя это закупалось или прикрывала она кого-то — сразу не разберешь, дела тут всегда многослойные. Ракеты и прочее подпадало под статью о «нераспространении», но ведь не зря сказано: не будь на свете правил, не было бы так приятно их нарушать.
Именно поэтому к шикарному российскому отделу прилепился стендик какого-то инженерного бюро с греческого Кипра, которому для полноты картины не хватало лишь вывески «Рога и копыта». Под длинной зеленой ракетой и бело-сине-красным триколором, составленным из воздушных шариков, его и видно-то не было, но именно сюда в назначенное время подвалила узкоглазая делегация, в составе которой содержалась весьма интересная дамочка — то ли переводчица, то ли научный консультант, то ли хрен-разберет-кто.
Шинкарев в то время работал в курьерском обеспечении. В любой спецслужбе исполнители делятся на две категории: «варяги» — лидеры, лично выполняющие ключевые операции, — и «обеспечение», которое у «варягов» на охране и на подхвате. Как раз в тот день Андрей пребывал в некотором смятении ума и чувств, приняв предложение (а, по сути, приказ) о формальном переходе из спецслужбы в штат той самой киприотской фирмочки, точнее, ее питерского представительства. Обязанности ему определили неясные, как впоследствии выяснилось, охранно-курьерские. Но не только.
Дамочка говорила на «инглише». Была она в условно-деловом костюме, состоящем из минимальных размеров юбочки и жакета с длинным узким вырезом. За вырезом периодически открывалась аккуратная загорелая грудь, обведенная понизу черными кружевами бюстгальтера. Изящно подкрашенные серо-голубые глаза равнодушно прошлись по бородатому русскому, пока она, закинув ногу на ногу, устраивалась за столиком для переговоров.
Случайное обнажение тела, не соответствующее холодному взгляду и замкнутому лицу, производит впечатление еще большей целомудренности. Либо, наоборот, распутности — глаза неподвижны, а титьки болтаются туда-сюда. А бывает то и другое сразу — вот тогда от бабы глаз не оторвать. Эта была именно такой — впрочем, на взгляд Андрея.