— Я редко стреляю. Не мой бизнес. А они — нет, не перестанут.
— Почему?
— Они выполняют приказы, — пожал плечами Шинкарев.
— Только приказы? И больше ничего? А деньги, азарт?
— Азарт проходит быстро. После первого боя ты либо живешь на войне, либо ты труп — даже если сам об этом не знаешь. А деньги... Конечно, эти люди приехали сюда за деньгами. Но за сколько вы согласитесь, чтобы вам оторвало руку? Или перерезали горло? Кроме того, эти люди знают, кто их враг.
— Вот как... — Женщина, не глядя в глаза Андрею, поставила чашку на столик.
«Бестактно сказал? Да нет, нормально».
— Скажите, Эндрю, вы много убивали? — помолчав, спросила женщина.
— Приходилось. А что значит «много»? Как тут считать?
— Да, конечно... Убивать непросто, правда?
— Иногда совсем просто. Но так не должно быть.
— А почему вообще убивают?
— Спросите что-нибудь полегче, — усмехнулся Шинкарев.
— И все-таки? Почему убивают христиане? Помните: «Благословляйте ненавидящих вас»? У вас должно быть объяснение, хотя бы для себя самого!
«Если я не найду способа активно участвовать в ситуации, не сбегать от нее — я ничего не смогу ответить этой женщине. Как и Крысе, кстати».
— Только для себя самого. Христианское учение не дает ответа на один простой вопрос. Ударят меня — пусть. А если ударят моего ребенка? Да что там ребенка, любого, кто не может себя защитить... Как быть? Нужен ответ, точный и прямой, только такой и признают сражающиеся мужчины. А его нет. Повторяю, это мое мнение, за других я не отвечаю.
— Ваша мысль банальна, хотя вы ответили твердо. Даже необычно твердо для вас, уж простите. Но кого эти люди защищают здесь?
— Они должны ответить на вызов. Сами знаете, чей. Так бы это сформулировали ваши соотечественники, американцы.
— Вызов?! О'кей!! Они должны! — Кажется, у американки началась истерика. — Всегда кто-то кому-то должен! Вот и я ваша должница!
— Бросьте, Элизабет! Вы ничего мне не должны.
— Нет, должна! Оставьте свое оружие и идите сюда. — Она сорвала с себя свитер.
— Элизабет...
— Повторяю, меня не изнасиловали, и я не больна. Идите сюда!
У нее оказались крестьянские груди: тяжелые, широкие, с крепкими сосками. Сидя на его животе, женщина дышала коротко и отрывисто, неуверенно, но уже весело — глаза еще боялись, а уголки сжатых губ начали опускаться в странной улыбке, оттягивая вниз крылья носа. Она приподнялась, направляя в себя его тело, потом сильно вздрогнула и выгнулась назад. Через несколько минут, опрокинувшись на спину, женщина туго переплела свои ноги с ногами мужчины, сильно сжимая их бедрами и проводя твердыми сосками по выпуклой мужской груди.
А после всего, отдышавшись и открыв глаза, Элизабет провела рукой по телу Андрея:
— Было хорошо, спасибо. Я должна сказать, хотя не знаю, насколько это важно. В ту ночь, после тайцзи... я пришла к Чену в комнату. Не смогла удержаться.
«Зачем мне это знать? Как говорится, совместная ночь еще не повод для знакомства. А Чен-то... все успел. Интересно, до или после подводной лодки? Наверное, до».
— Ну и как?
Андрею показалось, что вопрос прозвучал довольно глупо.
— Было хорошо, — спокойно ответила женщина. — С тобой хорошо и с ним тоже, но по-другому. Ты что, засыпаешь? Знаешь, Эндрю... тебе лучше уйти.
— Да, правда.
— И еще, — голос стал будто тверже, она словно отдавала распоряжение, — завтра утром я уезжаю. Видишь, как все повторяется в наших разговорах? Не знаю, увидимся ли... Чен меня проводит, а его люди вывезут отсюда. Но тебе приходить не нужно.
«Вот сучка!»
— Что ж, удачи тебе, Элизабет! И будь осторожнее. Вдруг кто-то успеет тебя изнасиловать. Видишь ли, кассетные ракеты не всегда удачно попадают в цель.
«Хамишь? А, плевать! Тоже мне, клоуна нашла!»
Хлопнула дверь, и ветреная ночь охватила Андрея. Кажется, в трейлере был слышен женский плач, но точно не разберешь, так как снаружи оказалось шумно — снова била артиллерия, бурлил ручей. Сырой и теплый ветер проносился в долине, из глубины леса катился тяжелый гул. Деревья качались, под ударами ветра с их верхушек сыпались мертвые листья.
Шинкарев расправил плечи, вдохнул полной грудью. Нет, все в кайф — грохот артиллерии, вой ветра, легкость в теле. И даже то, что дождь перестал, было хорошо.
Каким бы странным ни казалось все остальное.
Глава двенадцатая
Вода в ручье поднялась, но до палатки не дошла. Внутри лежали вещи, одежда, упаковка еды — как забросил второпях, так все и осталось. Будто не было ни этого дня, ни боя, ни женщин в блиндаже, ни секса в трейлере. Тем не менее, порядок навести требовалось, без этого в палатке жить трудно.
Сложив вещи и раскатав спальник, Андрей устроился у входа с банкой «кока-колы» в руках, натянув перед собой противомоскитную сеть. Снова пошел дождь, капли застучали по палатке. Мысли были бессвязными. «Мужчина, женщина... Говорят, на войне отношения проще. А где война? Везде. Американцам, наверное, легче, они любят с комфортом воевать. Черта с два, никому здесь не легче».
Андрей почистил зубы, приоткрыв полог, затем забрался в спальник. Усталое тело расслабилось, но сон все не шел. Что ж, можно спокойно подумать. Не так уж часто это удавалось в последнее время. Пушки смолкли.
«На кого мы все работаем? С Элизабет ясно, с Крысой сложнее. С Ченом еще сложнее, хотя китайский батальон и звание капитана НОАК кое-что объясняют. Но не все. «Босс», «Ши-фу», «Хозяин виллы» — этот кто такой? И где я в этом раскладе?»
Сон уже накатывал на сознание, вплетая в мысли какую-то странность. Последним вспомнился сегодняшний подъем на скалу — перед решающим броском на перевал. Собственно, со скал и начался тот «Путь Воина», которым двигался по жизни капитан Андрей Николаевич Шинкарев. Путь, уже заведший его к черту на кулички и еще невесть куда обещавший завести.
...Проведя студенческие годы в сибирском городе Красноярске, Андрей регулярно тренировался на Столбах — знаменитом скальном массиве, примыкающем к городу. Выхода на скалы Шинкарев с нетерпением ждал всю рабочую неделю. И вот наступал зимний вечер пятницы или субботы. Не сданный курсовой — в угол, заранее собранный рюкзак — на плечи, и — в автобус. За морозными стеклами проплывает центр Красноярска: старые кирпичные дома, ярко-желтые фонари на центральной площади, длинный мост через Енисей и темная, дышащая паром река далеко внизу. Вот и конечная остановка: темнота, бетонная коробка закрытого магазина под тусклым фонарем, спящие деревянные дома, гавканье собак за глухими заборами.
Отсюда начинается подъем — шесть километров быстрого хода в гору. Полная луна стоит в морозном небе, катится пот по спине, скрипит снег, темнеют сосны вдоль дороги. Силуэт первых скал появляется на горизонте. Завершающий рывок на Пыхтуне — последнем крутом подъеме — и тропа идет по плато, петляя между сугробами, большими валунами и высокими темными елями. Сбоку тот тут, то там подступают черные массы скал, все в снежных шапках, искрящихся в лунном свете. Нос вдруг начинает ощущать удивительный запах — запах печного дыма в морозном лесу. Между деревьями мелькает приземистый силуэт, запах становится яснее, смешиваясь с ароматом свеженапиленных дров. Вот и сами дрова белеют в темноте, валяются опилки на утоптанном снегу, пила лежит под навесом.
Со скрипом отворяется низкая, обитая железом дверь, и из мира зимней таежной ночи — в другой мир:
Там мат солидной драпировкой, Там разговор за поллитровкой, Там тешит взор национальный колорит..[29]Рюкзак в угол и снова — наружу: скинуть рубаху, насквозь потную, обтереться до пояса снегом, переодеться в сухое. В избе налить кружку чаю. В избе гость, только что вернулся с эфиопско-эритрейского фронта.
— ...По тревоге подняли, в самолет посадили, ни хера ни сказали — куда, зачем... Где-то сели, вышли из самолета, кругом песок, жарища. Построились, пошли. Смотрим, недалеко черные в камуфле; сунулись к ним, а они из базуки как ахнут! Мы потом по трупам посмотрели — эритрейцы какие-то. Я раньше и не знал про таких. После-то, правда, нагляделся...