Посидели в гостиной, я рассказал — без особых подробностей, конечно, про свою командировку. Я поделился опасениями.
— Есть мысль, что все мои родственники теперь под угрозой.
Тётушка задумалась.
— Меня тут поджечь пытались. В форточку кинули флакон с зажигательной смесью. Не знали, что окна я от нечего делать артифицировала — бутылка отскочила и палисадник сожгла. Ну, что ж. Перейду обратно на боевой режим. Тем, кто девяностые на Урале пережил, подобное уже не страшно.
После того, как разошлись по покоям, мысли о Нинель не выходили из головы. Возникла идея даже спросить у матери — наверняка, у неё были контакты родителей Нинель Кирилловны, и можно было узнать о благополучии моего объекта воздыханий. «Вернее, объекта воздыханий моего реципиента», — мысленно поправил я себя.
Перед сном, уже одевшись в чистый пижамный комплект, поднялся в уборную. Свет в душевой горел, слышалось чьё-то тихое пение. Затем дверь перед носом раскрылась, и Ленка, абсолютно голая, прекратила петь, ойкнула, запахнула полотенце и босая пробежала в соседнюю спальню. Я увидел всё, что было возможно увидеть. На спуске к лестнице остановился. Дверь в спальню была приоткрыта. В просвете я видел, как Ленка скинула полотенце и, стоя перед зеркалом, сушила волосы. Заметив меня, она посмотрела на меня, лишь слегка изменив позу и прикрывшись.
Мне подумалось, насколько же абсурдно в этом мире разделение на сословия! Оно казалось ещё более искусственным, чем разделение по конфессиям или по национальностям, которое бывает у людей одной культуры и языка. Стоящая всего в пяти метрах от меня голая девушка почти ничем не отличалась от меня. Тот же цвет кожи, тот же язык, а если отбросить мои знания о Бункере — наверняка, и близкие религиозные, нравственные воззрения. Мне было тоскливо от происходящего, хотелось женской ласки, и я был уверен, что примерно того же желала и Ленка. Она смотрела, молча, одновременно и испуганно, и заинтересованно, собственная нагота была железобетонным оружием против социальных устоев и старых влюблённостей Эльдара Циммера.
И это оружие меня победило.
Я шагнул в дверь её спальни, перешагнул через лёгкий беспорядок. Тихо, беззвучно закрыл дверь за собой. Её руки обвили мою шею, губы были сладкими и горячими, кожа мокрой и гладкой. Мокрые волосы коснулись лица, тонкие пальцы прошлись по моей пижаме, помогли освободиться от одежды. «Наконец-то это произойдёт», — понял я. Конечно, где-то на краю сознания зудела мысль — это я всё делаю, чтобы заткнуть горечь от молчания Нинель Кирилловны. Хотя логики тут и не нужно было — моё тело не просило меня быть логичным. Следом пришла мысль: «Да, именно эта девушка была той самой идеальной “судьбой”, одним из тех вариантов, который давно был мне предначертан». Мне было сложно вспомнить, потому что время и переходы по Древу затирают лица, но, наверняка, где-то мы уже встречались. Возможно, где-то она была матерью моих детей.
— Давай вот здесь, — прошептала она.
Пикантности и остроты добавило то, что приходилось делать всё тихо, чтобы никто из находящихся в особняке нас не застукал. В этот миг я был уверен, что нравственные устои не стоят ничего, что будущее не важно, а важны только тактильные ощущения, вкус, запах и силуэты женского тела.
И буквально через секунду после того, как всё началось и могло закончиться, пусть и быстрее, чем хотелось бы — у меня дважды звякнул мобильник, лежавший в кармане пижамы.
— Ленка! Что там у тебя? — послышался голос тёти из-за стенки.
Ленка тут же спихнула меня, панически принялась собирать одежду — мою и свою.
— Всё хорошо, Мариэтта Генриховна, забыла телефон выключить!
В этот раз телефон звякнул снова.
— Выруби уже! Дай поспать.
Я не спешил уходить, хотя запал и несколько иссяк. Подошёл и попытался обнять.
— Ляг, не бойся.
— Эльдар… барин, вам нужно уходить… простите… простите… так стыдно… — зашептала она, продолжая собирать и откладывать одежду. — Это неправильно. Если только вы приказываете…
— Что неправильно? Я не приказываю. Просто хочу тебя.
— Так нельзя. Пожалуйста, уйдите.
— Тётя ничего не сделает, уверен. Можешь спуститься ко мне, и мы всё сделаем тихо.
— Пожалуйста…
Она вырвалась из объятий и по виду уже была готова плакать, и я понял, что настаивать не имею права. Насилие в такие моменты — та черта, которую переступать совсем не хотелось.