— В-окно-залазательным любовником? — подсказала Нинель Кирилловна?
— Им самым. Как можно им становиться, когда на пути такие непреодолимые сложности? Вероятно, и этот ваш внутренний дворик, этот сад для чтений совершенно невозможно покинуть после оставления здания, ведь так?
— Нет, почему же, можно открыть калитку всё тем же пропуском… Правда, разумеется, нужно, чтобы он был у кого-то изнутри… Ну, то есть, чтобы его кто-то прихватил при пожаре. В противном случае — уподобляться мартышке и вульгарно перелезать через ограду, а там вот такого размера шипы! И высоко.
Она весьма неуклюже показала ладошкой размер шипов на ограде.
— Да, это прямо-таки непреодолимая преграда. Страшно представить, что будет, ежели действительно приключится пожар. Вероятно, и идти до этой самой калитки вам весьма приличное расстояние… Какое ваше окно от края здания?
— О… надо посчитать… У меня четвёртый подъезд, если брать слева направо, со стороны улицы… со стороны двора — второй. В подъезде по двадцать одной комнате, по семь на этаже, со стороны двора — четыре окна… Получается, что девятое. Да, девятое окно. Кстати, про калитку…
Она снова ненадолго задумалась, по-видимому, принимая решение — говорить или нет.
— Что же про калитку, любезная Нинель Кирилловна?
— Ещë я вспомнила, что в районе первого подъезда сейчас проводятся ремонтные работы на теплотрассе, и часть забора отсутствует, так что в случае пожара можно пробраться там. Но только в случае пожаров и прочих происшествий!
Мы ненадолго прервались, чтобы пересечь тот самый злосчастный переход у площади, где мы начали свидание. Следов аварии уже не было видно — видимо, и мотоцикл оказался на ходу, и никто не пострадал. Даже тот чудесный бомж, спасший мою возлюбленную, подобрал картонку с остановки и ушёл куда-то в другое место.
Или его увели. Или он растворился в потоках дождя, как полагается любому добропорядочному ангелу.
— Страшно, — вырвалось у меня.
— Что именно? Вы всё об этом эпизоде?
— Ага.
— Ну, подумаешь! Умерла бы я и умерла, что с того? Никому бы дела не было. Вот вы что бы делали, если бы я умерла?
— Ну… сперва, наверное, крепко напился бы с моим камердинером. Кого-нибудь поколотил бы, загремел бы в каталажку. Потом бы перестал смотреть на девушек. Лет так до двадцати восьми — тридцати. А после два варианта, в зависимости от того, каким образом сие травмирующее воспоминание будет закреплено. Либо мне захочется полной противоположности вам, и я буду искать высоких худых…
— Африканок?
Вопрос был с подвохом — женская память на подобные случаи очень хороша, и наверняка она запомнила лицо — и расовую принадлежность — Самиры из новостей.
— Хм. Предположим, азиаток. Или индустанок. Или и тех, и других одновременно, оптом. Худых, с низким прокуренным голосом… С нулевым процентом сечения. Ни в коем случае не дворянского сословия, возможно, даже не русско-подданную. И чтобы никаких, никаких, мать его, очков!
— Не выражайтесь при даме! Ну почему, можно и очки?
— Можно, — я кивнул. — Но только в случае иного рода акцентуации, когда я буду бесконечно искать в нитях своей судьбы похожую на вас. В очках, с милой улыбкой, ямочками на щеках, сладкими ушками, и…
— И не нашли бы ни за что. Потому что я у мамы одна такая была! Но нет, всё, я погибла под колёсами того мотоцикла.
Тут я встал, как вкопанный, несколько неаккуратно дёрнув Нинель Кирилловну за руку.
Из глубины веков, из глубины астральной памяти, хранящей все более-менее значимые факты о прошлых жизнях, пришло тревожное чувство. Чувство «дежа вю». Что что-то такое уже примерно было. Что примерно в такой же момент жизнь делилась на «до» и «после», а мир делился на тот, в котором неисправимое событие произошло, и тот, в котором всё обошлось.
Нет, подумалось мне. Это всего лишь глюк моей психики, истерзанной бесконечными перерождениями. Сейчас — я просто влюблённый девятнадцатилетний парень. Надеюсь, скоро это пройдёт.
— Вы о чём-то задумались, Эльдар Матвеевич?
— Да, нет, нет, показалось, — сказал я, и мы продолжили путь. — На чём мы остановились? А, мне кажется, вы хотели рассказать о Марфе. Кто она такая, и почему даёт вам различные мудрые советы?
— О, она бы вас заинтересовала. Ей двадцать два года, у неё было очень много мужчин, больше четырёх — точно.