— Он же не виноват!
— Мало ли кому захочется драла дать...
— А директор отвечай!
— Дрянь он, этот Маслов.
В мастерской поднялся такой шум, что слышен был даже снаружи, — так возмутила всех эта новость.
— Так чего же мы стоим? Пошли. Все комиссии скажем.
— Пошли!
— Леонид Максимович у нас мировой!
— Пусть убирается вон эта комиссия!
В одну минуту мастерская опустела. Возбужденные, встревоженные интернатовцы бросились в школу. Миколка остался один, ему нужно было уложить инструмент, выключить свет. Рядом топтался Конопельский.
— Парники?
— Умгу.
Конопельский, видимо, никак не мог решиться спросить.
— Настоящие?
— Ну да.
И уже когда Миколка стал запирать дверь, спросил:
— А мне можно?
— Что? — не понял Миколка.
— Ну, вместе с тобой... в мастерской... столярничать и вообще...
Курило некоторое время подумал:
— Почему нельзя? Можно...
Конопельский просиял. Его синие глаза затеплились как-то по-новому, улыбнулись совсем по-детски.
— И вообще, Микола... давай забудем про старое.
— Я никогда про это не поминаю.
— Если хочешь... я заменю тебе Андрея...
Курило, как взрослый, нахмурил лоб:
— Заменить Андрея нельзя...
Конопельский почувствовал себя неловко и постарался поправиться:
— Да, такие, как он, встречаются редко.
Когда они вышли из мастерской, ребята уже добежали до школы.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ,
предпоследняя
Чем ближе подходили к комнате, где заседала комиссия, тем медленнее становились ребячьи шаги. А когда свернули в тот коридор, то и вовсе остановились.
— Вот так все и ввалимся? — спросил кто-то нерешительно.
Идти такой оравой и в самом деле неловко. Еще, чего доброго, вместо помощи только делу навредишь.
— Так, может, кому-нибудь поручить?
— Пусть Курило идет!
— И Баранчук.
— Пусть Конопельский расскажет...
— Я уже исповедовался.
— Эх, если б сам Маслов пояснил.
— Как раз, он тебе пояснит.
— Есть же на свете люди...
Никто и не подозревал, что Андрон Маслов не только знал обо всем этом, но и спешил на разбор дела.
Он и сам тогда не успел опомниться, как ноги вынесли его на берег. Перепугался насмерть, — показалось, что лед и под ним проваливается. Он был уверен, что Конопельскому ни за что не выбраться из этой полыньи. В голове даже мысли не промелькнуло — вернись, помоги, спаси.
Не видел он и того, как на помощь Конопельскому бросились Северинов и Курило, не слышал их голосов, звавших на помощь.
В ушах у него стояло одно: «Спасите!» — и он отгонял от себя этот крик, бежал от этого проклятого места как можно подальше.
Коньки оставил в лесу, а сам поспешил в школу. Он стремился поскорее добраться домой, смешаться с учениками, промолчать, что ему известно что-либо о судьбе Конопельского. Конопельскому теперь все равно, а ему, Маслову, не все равно.
До забора он добежал вовремя. Однако сразу найти доску, которая отодвигалась, не мог. Дергал каждую по очереди, и ни одна из них не поддавалась. А время шло.
Наконец нашел он эту доску, выругался и вздохнул облегченно. Оставалось незаметно миновать мастерскую и слиться с игравшей вокруг новогодней елки детворой. Уже высунулся было из-за угла, приняв надлежащий вид, и готов был зашагать к школе, но вовремя заметил, что у парадного входа поднялась какая-то суета, туда заспешили игравшие на дворе дети, побежали учителя. Посмотрел и увидел... стоявшего без шапки Конопельского. Даже вздрогнул. Может, это ему показалось? Нет, Конопельского он узнал бы за километр. Грубо выругался и нырнул за угол мастерской.
До полуночи бродил возле школы. Его тянули яркий свет, уют теплой спальни.
Ночевать устроился на чердаке мастерской. Взобрался туда по лестнице, как будто нарочно приставленной к крыше, точнее — забытой хозяйственниками.
Отыскал бак с горячей водой от системы водяного отопления и улегся возле него, как у печки. Жить можно. Во всяком случае проспал до утра. Когда утренняя побудка подняла в школе учеников, встал и он. Покинув поспешно чердак, прошмыгнул к дыре в заборе и скрылся в лесу.
Так и жил все эти дни. На день шел в город или в ближайшие села, добывал там себе пропитание, а когда на землю спускалась тяжелая зимняя ночь — залезал на чердак.
Свободного времени было с избытком. В таких случаях одолевают раздумья. Чаще всего думал о том, чтобы его поскорей тут нашли. Хотя бы замерзшего или изнемогшего от голода и болезни. Тогда бы у них проснулось чувство жалости к нему, забылось его предательство и он вновь возвратился бы в школьную семью. Он бы теперь жил иначе, не лез бы в такие истории.