ТОЛЯ. С артистками выпью, прикольно! (Хохочет.) У меня руки маленькие, а ничего идёт, нормалёк, все довольны. Ну, я откровенно, раз вы так говорите.
ЛАРИСА. Прекратите. Какой вы мужик, вы мальчишечка. Мальчишечка глупый, на небо смотрите, банальности голубые про небожительство говорите. Что вы видели. Жизнь груба. Хотя играете, наверняка. Приняли меня за свою подружку, но я – знаменитая актриса, понимаете? Это вы девушкам своим пойте так: сначала многозначительно про небо, мол, как много в вас глуботы, глубины, а потом – раз-раз на матрас, так?
ТОЛЯ (Смеётся, палочкой листья ковыряет.) А чего? На матрас – для здоровья надо.
ЛАРИСА. Пошляк. Это вам тоже Митя сказал? Тихушники. (Встала, прошла к магазину, села на то место, где сидел её отец.) Вот, спасибо этой “о”. Светит и я могу вас рассматривать. С некоторых пор меня успокаивают молодые лица. Я от них беру энергию. Брала. Очень похож. Похож, но не он. Всё равно, что артист играет короля. Но король – есть король, а играющий короля артист, так и останется играющим роль короля артистом.
ТОЛЯ. Чего?
ЛАРИСА. Не важно. С чего они взяли, что вы чернявый – не знаю. Я посижу тут. Вдруг мне придётся играть роль нищенки. Трамваи пойдут в шесть? Декорация какая-то будто, дыму в неё напустили и я сижу, бедная нищенка. (Ноет, кривляясь.) “Подайте бедной нищенки, бедной нищенки, мы погорельцы, у нас дом сгорел…” (Молчит, улыбается, взяла горсть листьев, подбросила их вверх.) Красиво! Листья с колосников бросают пьяные рабочие. Спектакль. Я играю в нём.
ТОЛЯ (Смеётся.) А вы прикольная! Мне нравится! Вам сколько? Вы старая?
ЛАРИСА. Тише! Я говорю! Вы любите театр? Толя, один мой знакомый по имени Толя, очень любил, хотя, вернее сказать, меня в театре любил, когда я играла. Я очень хорошая актриса. Замечательная. Вы не видели фильмов с моим участием?
ТОЛЯ. Нека. А какие?
ЛАРИСА. Не важно. Конечно, не видели. Вы ведь другое поколение. Ну, ничего, и в этом поколении я оставлю след, всё ещё впереди. (За балконным стеклом в полумраке Митя стоит, смотрит на Ларису.) Это наш балкон? В смысле, его балкон?
ТОЛЯ. Ваш. Его.
ЛАРИСА. На балконе растёт укроп в ящике и картошка. Зачем? О, Россия, моя Родина, проснись, очнись, не брякай мозгами. Ну, что он стоит, смотрит, даже я вижу его, что он смотрит? Скажите ему, пусть идет спать. Где ваш Жулик, пусть он его укусит, загавкает на него. Жулик, сюда! “По-о-о-дайте погорельцам…” Стоит и стоит, тень отца Гамлета. Правда, что сказала ваша мамаша?
ТОЛЯ. Про убийство? Правда. А что такого? Ну, чпокнул его. Я своего тоже другой раз хочу. Дурило раз и пьянчуга. Мать говорит, что душа Митькиного отца переселилась в меня. Я верю. Я знаю, что Митька отца любил. Так вышло просто у них. Бывает. Митька хороший. Я Митю люблю.
ЛАРИСА. Кошмар. Люди в грязи любят всякие сентиментальные истории, я заметила. Бред, дорогой. Вы все душами поменялись, вы на небо смотрите, театр, декорация, листья падают, чтоб им игралось легче. Телевизора насмотрелись, да?
ТОЛЯ. Он мой отец. Мать сказала. Зорро не знает ишшо. Митька – отец. Мать с ним спала. Он в тюрьму. Она Зорро нашла. Зорро – гнида. Я его метелю другой раз. Мать запрещает сказать Зорре, что я – Митькин сын, а то бы я сказал. Скажу скоро. А может, знает. Скучно. Так скучно.(Смеётся, палочкой листья ковыряет.)
ЛАРИСА. Вы произносите слово “скучно”, как будто это “кучка”. Все в кучке. Надо говорить “скушно”. И не “ишшо”, а “ещё”. У вас прыщики на лице. Какие страсти. Шекспир. Он ваш отец? Ужасно. И всё к тому же произносится односложными предложениями, как стихи. Не в этом ли подвале они вас и зачали? О, Россия, о, моя Родина, проснись, очнись, не брякай мозгами! Но я тут – Швейцария, сохраняю нейтралитет.
Анатолий лёг между трамвайных рельс, забросал себя листьями.
(Помолчала.) Эй, вы, вы что? Герой штаны с дырой?!
ТОЛЯ. Ложитесь рядом. Тепло тут. Всегда так делаю. И днём. Трамваи надо мной ездят. До утра трамваев не будет. Прикольно, развлекуха!
Лариса помолчала, легла рядом с Анатолием. Анатолий забросал её листьями, потом снова себя. Буква “о” мигает и отсветы от неё прыгают по кучам.
ЛАРИСА (Негромко смеётся.) Авантюрист. Между рельсами положил. Кажется, понимаю, почему к вам в подвал бегают. Вы непредсказуемый забавник, развлекунчик, юморист! Мой Толя тоже… Не буду. Я о вас уже всё про себя решила, а вы взяли и удивили меня. Как хорошо! (Хохочет.) Лежим, две кучки листьев, пепла, две могилки – Ромео и Джульетта. Страшно, когда трамвай сверху едет?
ТОЛЯ. Нет. Чего страшного? Ничего страшного нету. Я думал, страшно кошку убить, шкуру с неё содрать. Попробовал – ничего. Нормально. Даже интересно посмотреть, как она мучается. Смешно даже. Вообще, ничего не страшно. Я думаю, и человека убить не страшно.
ЛАРИСА. Ну-ну, хватит, не наговаривайте на себя. Теперь уже ничему не поверю!
ТОЛЯ. Чему?
ЛАРИСА. Не поверю, что человек, который ложится в листья, может с кошкой так. Не врите. Вы решили на меня, актрису, произвести впечатление своей жестокостью, нравами? У вас не получится! Не поверю! Я же вижу – вы хороший. Хороший, хороший, хороший! Как хорошо! Пахнут листья. (Тихо смеётся.) Завтра уеду, будете писать в мемуарах, как со мной лежали в листьях между рельсами. Смешно! Приключение! Давно у меня не было приключений! (Грохочут ящики в магазине, рабочие в полголоса переговариваются.) В других городах шумы человеческие: дождь, шелест листвы. А тут – собака воет, кран гремит, ящики грузят, буква “о” мигает с шипом, треском, негр ходит, ступая на пятки, бесшумно, колокол звенит. Не думайте, что я московская штучка. Мне приходится ездить, зарабатывать. Спасибо Алексу. Это знакомый, не друг. Друг у меня был один. Но не буду, я выпила, чтоб не помнить. (Выпростала руку из кучи листьев, высунула голову, выпила из горлышка, снова закопалась, смеётся.) Как хорошо в листьях… Будто я какое-то маленькое насекомое, а это мой дом, я тут живу… (Пауза.) Я будто стала маленькой. Мы с отцом ходили в кино в детстве. Старый деревянный клуб, холодно, в нём печка топилась во время сеанса, пригород, мы жили в пригороде, клуб, очень похоже на ваш город. Я маленькая, я сижу возле сцены, на экране – кино. Сначала шли буквы. Читать не умела, кричала на зал: “Буквы, пока ещё буквы, сейчас кино начнётся!” – кричала, сидела на полу. И потом начинала, упреждая события, орать: “Сейчас этот пойдет туда, а там в него выстрелит этот, а она его бросит, а он её полюбит!”, на меня матерились, чтоб молчала, не портила масть! (Смеётся, шевелит руками под листьями.) Когда на экране целовались – голых при коммунизме не показывали, только поцелуи – кинщик проявлял инициативу, устраивал собственную цензуру: рукой водил перед объективом проектора, зал свистел, топал ногами, орал: “Не затемняй! Не затемняй, гад!” Дети ходили в кино по два раза – на взрослый и на детский сеансы, на взрослом поцелуи не затемняли, а детей пускали, по двадцать копеек с каждого была прибыль, и пускали. Зимой мы шли назад домой, по заснеженной дороге, светила луна, березы были в снегу, было светло, я всё вокруг тогда видела, у меня не было куриной слепоты, а мама с ужином ждала нас дома, она с нами не ходила в кино, вязала или ещё что дома делала. (Пауза.) Неужели это когда-то было со мной? Луна и берёзы в снегу. Кино, мама и папа. (Пауза.) Эй, вы, небожитель? Вы что там?
ТОЛЯ. Нет. Слушаю. Листья пахнут.
ЛАРИСА. Приеду в Москву – каждый день буду так ложиться в листья.
ТОЛЯ. Скоро зима. Листьев не будет. В Москве и зимой хорошо, да? Там прикольно. Там магазины, народу полно, девочки красивые ходят, я видел по телику. Там так хорошо, знать-то. Да?
ЛАРИСА. Ну-ну. Во-во. Ес-ес. Знать-то. Девочки. Что вы знаете про Москву, про жизнь артистки – подневольной, униженной, обиженной. Москва. На каждом углу по шакалу зубатому. Я приехала – была ноль. Надо было делать себе имя, знакомиться. Легла, да, легла. С тем, с этим. А сколько спилось нашей сестры. Зараза, это слова из какой-то пьесы, где я это говорила? Последние три месяца был у меня просвет, но в просвет влезла морда свиньи с рогами. Ай, какая я пьяная стала. (Кричит.) Кто мне дышит в ухо, кто тут?!