Пауза. Мальчишка оцепенело сидит у гаражной двери. Из подворотни появляется Приятель, останавливается.
Приятель. Ну чего? (Садится рядом с Мальчишкой.) А я там сидел, думал, может, появится кто — никого. (Пауза.) Ну чего?
Мальчишка. Подлюка.
Приятель. Ты чо?
Мальчишка (поднимается, берет в руки топор). Счас башку расшибу ей — расшибу…
Приятель молчит.
Расшибу ей башку!
С воплями бьет по гаражному замку, сбивает его.
Приятель. Чо, машину угоним?
Мальчишка (бросает топор, тяжело дыша). Подлюка…
Соседка (выглядывая). Господи! Что вы делаете? Вы что? (Исчезает за дверью, гремит цепочкой, в ужасе наблюдает за происходящим через щель.)
Приятель (распахивает двери гаража, заглядывает). Польский «фиат».
Соседка. Не надо! Мальчики, я прошу!
Приятель. Смылась, стерва! Боится… (Смеется.)
Соседка. Я вас очень прошу, не надо!
Приятель. Чо, угоним?
Мальчишка. А ну сядь и не прыгай.
Приятель. Водить, что ль, не можешь?
Мальчишка. Не могу. А ну сядь, говорю.
Приятель садится. Пауза.
Соседка. Не надо, ребята, ну я же прошу…
Пауза.
Приятель. Трухнула чувиха. (Смеется.)
Мальчишка. Заткнись.
Соседка в ужасе наблюдает за ними.
Выходят Учитель и гимназистки.
Учитель. До следующей недели, стало быть.
Девица. Хорошо, господин учитель. (Достает деньги.)
Соседка. Господин учитель!
Учитель (оборачивается). Я вас слушаю.
Соседка. Да нет, ничего — я извиниться хотела — за то что побеспокоила вас во время урока…
Учитель. Ничего, ничего… (Пауза.) Я хотел бы еще обратить внимание — что эта возвышенная мольба, это рвущееся из глубин души человеческой безысходное заклинание являет собой вершину венгерской лирики нашего века, и не только венгерской лирики, ибо то же переживание в ту же эпоху терзает и величайших из величайших, например Ницше и Достоевского, и, как я уже говорил, не только по той причине, что это произведение по сей день не утратило своей, так сказать, актуальности, ибо в мире с тех пор все осталось по-прежнему, во всем мире, извольте заметить. Величие этого произведения состоит еще в том, что эта возвышенная, рвущаяся из души мольба, этот жуткий, мучительный вопль отчаяния прекрасно и удивительно точно раскрывает нам душу лишенного веры и все-таки верящего человека. Берусь утверждать, что именно этим оно превосходит другие шедевры. Ибо здесь поэт обращается к богу не потому, что раскаялся, и не потому, что он верит, что бог действительно существует — дряхлый бог, как он называет его в одном из стихотворений, — о нет, это вовсе не богоискательство слабого человека, но слова человека зрелого, человека задумавшегося, к чему приведет нас отказ от бога, воскресить которого нам уже не дано.
Девица тем временем строит глазки Приятелю.
О том, в какой мере поэт отдает отчет в своей слабости, и о том, что именно это признание делает его сильным, говорят эти строки:
«Предадимся Ему до конца: Лучше Призрака не было в мире. Верить не во что, будем же верить То ли в сущее, то ли в Творца». Заметьте, что существо, именуемое в начале стихотворения Богом, он вдруг называет Призраком — разумеется, с большой буквы. А Призрак, как нам известно, может быть и злым духом. Выходит, поэт как бы говорит: не суть важно, есть Бог или нет, добрый он или злой, все равно он необходим, даже если — цитирую — «верить не во что». Если не во что верить — тем более. Поистине глубокая мысль, мысль зрелого отчаявшегося человека. Поэт хочет нам сказать: чем бы ни было это нечто, это самое нечто духовное над человеком, пусть роковое, пусть даже враждебное человеку, но все равно это лучше, чем ничего. Как блестяще он выразил это в последней строфе — лучшем четверостишии всей венгерской поэзии, которое я прошу вас выучить наизусть: