Она все же подошла, сдерживая дыхание. В кухонном окне кто-то раздернул занавеску, и на лед упал квадрат света.
Тюлень лежал на льду и сопел, выкатив круглые карие глаза, в каждом по крохотному освещенному окошку. Элька подумала, что он нечаянно выбросился на берег и не может уползти обратно в море. То, что тюлени по суше худо-бедно способны передвигаться, от неожиданности не пришло ей в голову.
Секунду она колебалась, потом решила поступить, как подобает благородной пани. Подошла к тюленю и пнула его ногой. Нога была обута в валенок, и пнула тюленя Элька, чтобы откатить к воде. Тюленю было не больно, но обидно, он раскрыл рот с мелкими зубами, гавкнул, точно как собака. И не двинулся с места — Элька разглядела, что тюлень как бы погрузился в лед и теперь со всех сторон прихвачен черной коркой. Корка была черная, потому что на боках тюленя были глубокие порезы.
Тюлень сопел и смотрел на нее круглыми глазами.
— Ох ты, горе мое, — сказала Элька по-взрослому, — и что мне с тобой делать?
Она вытерла нос рукавом и задумалась.
Один раз Элька видела, как рыбаки убивали выброшенного на берег тюленя, и это зрелище ей не понравилось. Она вообще тяжело переживала чужую боль, пускай даже и всякой животины.
— Сичас, — сказала Элька и, загребая валенками, чтобы не поскользнуться, побежала обратно, на пригорок к оставленному ведру.
Ведро с теплыми помоями стояло и дымилось на морозе. Элька взялась за остывшую ручку, зашипела, но осторожно подняла ведро и снесла его вниз, к воде. Здесь, широко размахнувшись, она выплеснула помои под тюленью круглую тушу. Еще раз подтолкнула тюленя ногой, а потом, нагнувшись, обхватила руками и, когда подтаявший лед подался, потащила к воде. Тюлень упирался. По льду тянулся кровавый след. Далеко же он уполз. Ума нет, что возьмешь с твари.
До волнолома было неблизко, идти по льду страшно, и Элька надеялась, что тюлень сообразит и дальше поползет сам.
— Идиотка, — сказал тюлень.
— Сам дурак, — огрызнулась Элька, пыхтя, — опять примерзнешь же!
— На смерть ведь тащишь, — тюлень упирался, помогая себе ластами, — там косатки. Я еле ушел.
Элька вздрогнула и выпустила тюленя, отчего он тяжело плюхнулся на лед. Ей почудились снующие подо льдом темные тени — косатки способны проломить лед ударами головы, это всем известно.
— И чего делать? — спросила она тоненько.
— Тащи обратно, — велел тюлень.
— Убьют же, — честно сказала Элька, — наши мужики и убьют.
— А ты меня спрячь. — Тюлень посмотрел на нее большими карими глазами, и Эльке, несмотря на всю его наглость, сделалось его жалко.
— Найдут. — Элька тем не менее наклонилась, подхватила тюленя под ласты и потащила обратно, каждый миг ожидая, что лед под ногами треснет и в проломе появится гладкая черная голова с острющими зубами.
— Это ненадолго, — успокоил ее тюлень. — Не сегодня завтра косатки на юг уйдут. Рыба уходит, и косатки с ней.
Что рыба уходит, Элька знала. После осеннего солнцестояния рыбаки выходили в море все реже и к декабрю ставили суденышки на прикол, даже если море не замерзало.
Наконец она добрела до песка, чуть присыпанного снегом, и устало распрямила спину. Тюлень лежал на боку и тяжело дышал. Вот же наказание.
В отблесках сверкающих небесных занавесок Элька осмотрелась. Лед на берегу громоздился торосами.
— Лезь сюда, — велела Элька.
— Идиотка, — повторил тюлень, — дура. Как я тут спрячусь, у меня хвост наружу торчать будет! Чайки утром увидят, соберутся, начнут орать…
— Погоди тут, — сказала Элька. — Я скоро.
Купальни смутно белели в сосновой роще. Одно окошко светилось. Самое маленькое, самое подслеповатое, в сторожке у входа.
— Ты чего, дева? — спросил дед. Он был в очках, значит, читал «Уездный вестник» — аэроплан раз в неделю сбрасывал газеты и другую почту и, покружившись, улетал в другие поселки, рассыпанные вдоль побережья. А пан Йожеф, человек культурный, выписывал газеты и потом, прочитанные, отдавал деду.
— Дед, а дед! — Элька искательно заглянула ему в глаза. — Возьми мешок старый, одевайся и пошли, а?
— Куда, коза? — проворчал дед. — Куда ты меня тащишь, на ночь глядя?
Эльке сегодня на ладони было написано всех куда-то тащить.