Я накрыл ее рот своим, наши языки переплелись в поцелуе, который должен был быть знакомым. Мы целовались сотни раз. Может быть, тысячи.
Но в этом поцелуе было отчаяние. Даже большее отчаяние, чем было в ту ночь несколько недель назад. Все тревоги о том, что должно было произойти, все волнения и сомнения мы вложили в этот момент.
Я жаждал ее, и когда мое возбуждение уперлось в ее бедро, она прижалась сильнее, настойчивость росла. Пока я не протянул руку между нами, намереваясь расстегнуть пуговицу на ее джинсах, но замер, когда костяшки моих пальцев задели ее живот.
Ева напряглась, ее губы все еще были прижаты к моим.
Это не было безрассудным путешествием по тропинкам воспоминаний. Это не были двое бывших любовников, наслаждающихся вечером страсти. Это были не мужчина и женщина, поддающиеся порыву.
Это больше касалось не только нас.
Я оторвался от ее рта и сделал шаг назад, проводя рукой по бороде, пытаясь восстановить дыхание.
— Мне жаль.
— Мне тоже. — Она подошла к углу кровати и встала в пяти футах между нами.
— Спокойной ночи. — Я вышел из комнаты, закрыв за собой дверь. Затем побежал по коридору, направляясь прямиком в свою спальню.
Моя кровь была в огне. А сердце бешено колотилось. Я закрылся в ванной и включил душ.
— Черт.
Что мы делали? Что я делал?
Эти вопросы снова и снова прокручивались в моей голове, пока я стоял под холодными струями. Вода стекала по моей коже. Струйка сбежала по переносице, когда моя рука нашла член и погладила его. Разрядка была быстрой и неудовлетворяющей. Мое тело жаждало ее, а не моего кулака.
Я не был уверен, как долго оставался в душе. Достаточно долго, чтобы остыть. Затем я вытерся полотенцем и встал перед зеркалом.
Что я делаю?
Ева не собиралась бросать свою работу. Она совершенно ясно дала это понять. Сегодня она также призналась, что у нее нет дома.
Детям нужен дом. Им нужно место для отдыха. Им нужны корни и рутина.
У меня всего этого было в избытке.
Что означало, что, если она не передумает, у меня не будет выбора. Как только этот ребенок родится, он или она вернется домой в Монтану.
Я уставился на свое отражение, ненавидя себя так сильно, что не мог выдержать собственного взгляда.
Если Ева будет бороться за Лондон, и за то, что последует дольше, и дальше, тогда я буду бороться с ней за своего ребенка. И она возненавидит меня. Она чертовски возненавидит меня.
Но мой ребенок стоил борьбы.
И я только что подвел черту поцелуем.
Глава 5
Ева
Когда я вышла из спальни меня встретил запах сосисок и сиропа.
Я на цыпочках прошла по коридору, задержавшись у входа, и наблюдала, как Тобиас ходит по кухне.
Запах вызвал воспоминания, которые перенесли меня прямо в прошлое.
Мне снова было восемнадцать, я шла по кафетерию с синим пластиковым подносом в руках. Окруженная толпой других первокурсников университета Монтаны, жаждущих позавтракать в субботу, чтобы прогнать похмелье пятничного вечера, я встретила парня, который покорил мое сердце.
И все из-за сиропа для блинов.
Тобиас больше не был тем мальчиком. Я больше не была той девочкой. Но все равно было невозможно оторвать от него глаз.
Он выключил плиту, взял лопатку и переложил сосиску к себе на тарелку. Его широкие плечи были прикрыты термокостюмом с длинными рукавами, красный цвет делал его волосы темнее. Мне всегда нравилось, когда он носил красное, хотя и не так сильно, как синее, которое подчеркивало его глаза.
Я дышала прерывисто и тихо, не желая, чтобы он поймал меня на том, что я подглядываю. Я захотела зевнуть, но сжала зубы. Прошлой ночью заснуть было невозможно. Даже на одной из самых удобных кроватей, на которых я спала за последние годы, я не смогла отключить свой мозг.
Вместо этого я прокручивала в голове тот поцелуй.
Тот отчаянный, безрассудный, невероятный поцелуй.
Оставаться здесь, под его крышей, вероятно, было огромной ошибкой. Искушение должно было стать безудержным. Но, по крайней мере, это было всего на неделю.
Тобиас достал бутылку «Лог Кабин» (прим. ред.: Лог Кабин — американский бренд расфасованных столовых сиропов), выдавив лужицу рядом со своими блинчиками.
— Все еще забываю твои блинчики с этим сиропом, — сказала я, отталкиваясь от стены.
Он усмехнулся, оглянувшись через плечо.
— Я приготовил яичницу-болтунью. В холодильнике есть совершенно новая бутылка кетчупа, так что ты можешь ее открыть.
Я улыбнулась и прошла на кухню, усаживаясь за кухонный стол.
Он подошел и сел, но не на табурет рядом с моим, а на один от меня. Он соблюдал дистанцию, затем отрезал кусочек и обмакнул его в сироп.
— Всякий раз, когда я чувствую запах сиропа, я вспоминаю тот день, когда мы встретились, — сказала я.
— День, когда ты назвала меня монстром. — На его губах играла ухмылка, пока он жевал.
— Эй, правда ранит, малыш.
Я заходила в кафетерий, все еще в спортивных штанах, в которых ложилась спать прошлой ночью. Мои волосы были в беспорядке. На моем лице не осталось ни капли косметики, за исключением подтеков туши под глазами. Шел второй месяц первого курса, и я впервые осмелилась выйти из своей комнаты в общежитии не в идеальном виде.
Но мое похмелье было мучительным. Я отчаянно нуждалась в легких углеводах, чтобы избавиться от головной боли. Я положила себе на тарелку горку блинчиков, но, когда пошла поливать их сиропом, Тобиас был у раздатчика, выливая последние капли на свои.
— Ты сочинила песню, — сказал он, откусывая еще кусочек. — Помнишь это?
За эти годы я сочинил кучу глупых песен, взяв популярные песни и заменив их тексты своей собственной ерундой. Большинство из них я забывала в тот момент, когда заканчивала свое исполнение. Но эту я запомнила.
— Алло, ты меня слышишь? — начала напевать я песню Адель. — Я в кафетерии, мечтаю о кленовом сиропе и взбитых сливках.
Тобиас покачал головой, на его идеальных губах появилась улыбка.
— Всякий раз, когда по радио звучит настоящая песня, я смеюсь.
— Я тоже, — солгала я.
Правда была в том, что эта песня обычно навевала на меня грусть. Потому что это была песня Тобиаса. Там я была с похмелья, вонючая и расстроенная отсутствием сиропа, а Тобиас исправил мой день. Он выхватил поднос из моих рук, отнес его к соседнему столику и полил сиропом мои блинчики.
Когда он вернул мне поднос, я жалобно всхлипнула, а потом сказала ему, что люблю его.
Он сидел рядом со мной во время того завтрака, и после того, как я съела свои блинчики, пригласил меня на свидание.
В ту же ночь он забрал меня из моей комнаты в общежитии. Ужин. Кино. Типичное свидание для двух студентов колледжа. Затем он проводил меня до двери и поцеловал на прощание.
Но в этом поцелуе не было ничего типичного. Потому что после того свидания мы не провели порознь ни дня. По крайней мере, до расставания.
Мы были неразлучны. Ненасытны.
Влюблены.
Мы вместе справлялись с жизнью.
Пока… у нас ничего не вышло.
— Угощайся. — Тобиас кивнул в сторону плиты. — Если только ты не плохо себя чувствуешь.
— Нет, я в порядке. Пока утренней тошноты нет. — Я соскользнула со стула и взяла пустую тарелку, которую он оставил для меня. Затем я положила себе на тарелку яйца и сосиски, заглянула в холодильник за кетчупом, прежде чем вернуться на свое место.
Мы ели в тишине.
Мы не говорили о вчерашнем поцелуе.
Я все еще чувствовала его язык на своем, настойчивый и твердый. Этот мужчина жаждал контроля во всех отношениях, но особенно в спальне. Когда свет был выключен, а наша одежда валялась на полу, он всегда был главным. И никогда не разочаровывал.