— Холодно.
— Да. Тебе следует зайти внутрь. Мне и здесь хорошо.
— Ева.
Видите? В этом была проблема с Тобиасом. Он мог посмотреть на меня и понять, что мне было очень, очень нехорошо.
— Заходи внутрь, — приказал он.
— Я не могу.
— Почему? — Он сошел с крыльца на тротуар. Его широкие шаги сокращали расстояние между нами, и когда он остановился, то возвышался надо мной. — Что происходит? Все в порядке?
Я покачала головой.
— Я оцепенела.
Он протяжно выдохнул, затем выудил мою правую руку из кармана пальто, соединив свои пальцы с моими так, чтобы наши большие пальцы были противоположны.
— Один. Два. Три. Четыре. Я объявляю войну большому пальцу.
Я закрыла глаза, чтобы не заплакать, а затем произнесла следующие слова.
— Пять… Шесть. Семь. Восемь. Старайся держать большой палец прямо.
— Я выиграл, ты заходишь внутрь.
— Хорошо, — прошептала я.
— Встряхнись. — Он прикоснулся своим большим пальцем к моему, покачивая им вверх-вниз. Потом прижал мой большой палец к своему, потому что я не сопротивлялась.
Мы оба знали, что мне нужно было, чтобы он победил.
Именно так обычно проходили наши войны за большой палец. Он провоцировал. Я сдавалась.
И когда он крепче сжал мою руку, слегка потянув, он вынул меня из оцепенения.
Тепло в прихожей было таким, словно я вошла в сауну после долгого пребывания на улице.
Тобиас закрыл за нами дверь.
— Хочешь, я возьму твою парку?
— Нет, спасибо. — Я снова засунула руку в карман и сжала в кулаке тест на беременность. Позже, после того, как я сброшу бомбу, я скажу ему, что ему лучше вымыть руки.
— Не хочешь присесть? — спросил он.
Я приподняла плечо в уклончивом пожатии.
Возненавидит ли он меня за это? Может быть, за последние шесть недель он нашел кого-то другого. Женщину, с которой он решил завести ребенка. От этой мысли у меня заколотился пульс в висках, поэтому я отогнала ее.
— Ева.
У меня снова перехватило горло.
Он вздохнул и, взяв меня за локоть, повел на кухню, где выдвинул для меня табурет, чтобы я могла сесть за островок из черного кварца. Затем он завернул за угол и прислонился к дальней стойке, чтобы подождать.
Он ждал.
Это было единственное, что мне в нем всегда нравилось. Тобиас никогда не торопил меня. Мою сестру так выбесило бы мое молчание, что она бы бросила меня на улице, в снегу. Мой отец задавал бы вопрос за вопросом, изводя меня, пока я не заговорю.
В юности мне нужно было, чтобы папа давил на меня, пока я не признаюсь в своих чувствах. О школе. О друзьях. О маме. Но я больше не была подростком, переживающим отсутствие родителей и подростковую драму.
Тобиас знал, что, если он будет давить, я сломаюсь.
Почему я была такой? На данный момент это был не самый важный вопрос, но, казалось, он кричал громче всего. На работе я никогда не цепенела. Никогда. Я всегда знала, что сказать. Что делать. Возможно, именно по этой причине я любила работать и уклонялась от всего, что напоминало личный разговор.
Будет ли наш ребенок таким же терпеливым, как Тобиас? От этого вопроса у меня внутри все перевернулось. У нас родиться ребенок. Он разозлится, если меня стошнит на его модные деревянные полы?
Я зажмурила глаза, желая, чтобы тошнота прошла. Это произошло после нескольких глубоких вдохов, и когда я приоткрыла веки, Тобиас не двигался. Он стоически стоял возле раковины.
Свет из окна за его спиной очерчивал его широкую фигуру. Его волосы были длиннее, чем в ту ночь, когда мы были вместе. Темные пряди были слегка влажными и расчесаны пальцами, как будто он недавно вышел из душа. Рельефный подбородок Тобиаса был покрыт бородой, которая идеально сочеталась с мягкой фланелевой рубашкой в клетку цвета буйвола, облегавшей его мускулистую фигуру.
Он выглядел как сексуальный лесоруб.
— Мне нравится твоя борода.
Он кивнул.
— Ты это уже говорила.
Верно. Я говорила ему об этом несколько раз шесть недель назад, когда эта борода была у меня между бедер.
Должно быть, это было до того, как порвался презерватив, и его сперма беспрепятственно проникла через мое влагалище в фаллопиевы трубы, где один из сперматозоидов попал в яйцеклетку.
Гребаная сперма.
Но, эй, могло быть и хуже. Тобиас Холидэй был находкой. Он часто смеялся. Его улыбка была ослепительной, как звезды ясной ночью в Монтане. Эти голубые глаза были похожи на драгоценные камни, и всегда сияли особенно ярко, когда он смотрел на меня.
Или… так было когда-то.
Теперь он смотрел на меня так, словно я сошла с ума.
Нет, но мой менструальный цикл — да.
Говори, Ева. Скажи что-то. Что-нибудь.
— Счастливого сочельника.
— Счастливого сочельника.
— Ты, эм… чем-нибудь занят сегодня?
Он кивнул.
— Сегодня вечером ежегодная праздничная вечеринка моих родителей.
— В Сочельник? — Я много раз ходила на эту вечеринку, но она всегда была за неделю до Рождества.
— На прошлые выходные был конфликт в расписании.
— А. Что ж, это всегда весело.
— Должно получиться хорошее времяпрепровождение.
Я выдавила дрожащую улыбку, затем огляделась, поворачиваясь к нему спиной и пряча ужас на лице.
Дом Тобиаса, без сомнения, был чем-то, что он спроектировал сам. Это напомнило мне об одном из рисунков, которые он сделал в колледже. Мы ходили на свидания, и он рисовал домики на салфетках, пока мы ждали свою еду.
Он всегда хотел место за городом, где ему не нужно было бы беспокоиться о соседях, заглядывающих в его окна, или о шуме от постоянного уличного движения.
После многих лет скитаний из города в город я бы, наверное, сошла с ума здесь в одиночестве.
— Ева, — в глубоком голосе Тобиаса слышалась легкая хрипотца, от которой у меня всегда замирало сердце.
— Да? — Я напряглась.
— Ты не повернешься и не посмотришь на меня?
Я съежилась, но подчинилась, обернувшись как раз вовремя, чтобы увидеть, как он оттолкнулся от прилавка и подошел к островку, держась руками за край.
— Что не так?
— О-откуда ты знаешь, что что-то не так?
Он бросил на меня равнодушный взгляд.
— Ева.
Было несправедливо, что он так хорошо знал меня, даже после стольких лет.
— Я… — фраза застряла у меня в горле.
— Ты пугаешь меня. — Беспокойство на его лице разбило мне сердце. — Это твой папа?
Я покачала головой.
— Твоя сестра?
— Нет, — прошептала я. — Это…
Моя рука так крепко сжала тест на беременность, что я испугалась, что он треснет. Я снова закрыла глаза, расправила плечи и сделала первое, что пришло в голову.
Я запела.
— На третий день Рождества моя любовь подарила мне…
В колледже Тобиасу всегда нравилось, когда я сочиняла глупые песни в душе. Он прокрадывался в ванную и садился на унитаз, чтобы послушать. Он часто пугал меня до чертиков, когда я отдергивала занавеску и там был он, его голубые глаза плясали от моих нелепых слов.
— Ева, что, черт возьми, проис…
Я подняла палец.
— Трех фаверолей. Двух горлиц.
Я открыла глаза, вытащила руку из кармана и бросила в него тест.
Тобиас поймал ее в воздухе.
— И куропатку, и беременность (прим. ред.: текст песни «12 дней Рождества», где оригинальный текст звучит так: На третий день Рождества моя любовь подарила мне трех фаверолей, двух горлиц и куропатку на грушевом дереве).