Выбрать главу

Кевин Сэмпсон

Курорт

Моей любимой мамочке – книга, которую ты можешь прочесть

НАКАНУНЕ

Пастернак пытался осилить здоровенную кружку пива. Отклонясь назад, чтобы добить последнюю четверть, толстяк оторвал свои пухлые губы от края кружки, и пиво хлынуло по его щекам на подбородок, потом на второй и третий и далее ручейками по груди, пропитывая насквозь футболку. Он испохабил памятную майку еще до того, как они добрались до места. Остальные застремались надевать свои в Уэйвертон сегодня вечером, за ночь до отъезда. Мэтт уперся с самого начала; уперся настолько, что вообще не стал себе заказывать такую футболку, но Майк и Том были пешками в руках Пасти. Он мог заставить их согласиться с чем угодно. Короче, сейчас они были одеты в футболки с надписью «Уэйвертонская команда алкашей. Испания-2000». У каждого на спине было отпечатано прозвище. Майки был Инквизитором («потому что мне нравится задавать вопросы!»), Том был Гудини («нет такой позиции, которую я не опробовал!»). А Пастернак? Пастернак, конечно же, был Доктором Приколистом, и он сильно рисковал уронить свою честь этим поединком с ведром пива.

Мэтт улыбнулся своему приятелю, который, выпучив глаза, боролся до потери пульса, чтобы все-таки запузырить пиво до конца. Пастернак был не просто его лучшим другом – он был его единственным другом. Они оба работали официантами у Флэнегана, когда им было по шестнадцать. Тогда Пастернак еще учился в школе, а Мэтт искал работу, только переехав в этот район. По идее, он собирался в Манчестер, чтобы быть поближе к матери, но застрял в Стокпорте за стойкой. Пастернак был первым человеком, которого Мэтт встретил в баре в свою первую смену. Он понравился ему сразу же, когда представился:

– Пастернак. Толстый чувак.

Они быстро подружились. Пастернак приглашал его на обеды к своей маме по воскресеньям, и он же привел его в Уэйвертон, где они отрывались по вечерам. Мэтт прекрасно поладил с Майки и Томом – школьными приятелями Пастернака, хотя и не чувствовал с ними особой близости. Том был кудрявым красавчиком, а Майки – резким и циничным пессимистом. С ними было весело. Они нравились девочкам. С ними хорошо было тусовать. Вот, в общем-то, и все. Завтра они все вместе собирались вылететь в Испанию. Это будет клево, как сказал бы Пастернак.

Тот грохнул кружкой о стойку, а потом триумфально воздел ее над головой.

– Одним глотком! – просиял он. – Держись, Эспанья! – Он повернулся к Тому и Майки. – Давайте, ребята, ваша очередь! Надо потренироваться! С завтрашнего дня все будет по-настоящему!

Том смиренно потрюхал к стойке навстречу своему позору. Когда он проходил мимо, Мэтт подмигнул ему, и Том шутливо закатил глаза. Мэтт наблюдал, как Пастернак передал Тому кружку, явно войдя во вкус в роли церемониймейстера. Ему нравился Пастернак, и он уважал его. По непонятным причинам Пастернак тоже зауважал его с самого начала, хотя он не сделал ничего особенного, чтобы заслужить это уважение. Насколько Мэтт понимал, сам он не являлся чем-то особенным. Он не рассказывал анекдотов, хотя с удовольствием их слушал и смеялся над самыми дурацкими приколами (например, когда Пастернак отсалютовал голой задницей управляющей Флэнегана, Мэтт несколько дней писал кипятком, вспоминая эту глупую выходку).

Приехав в Стокпорт, он также обнаружил, что нравится женщинам. Он был высоким, сильным и симпатичным парнем с коротко стриженными кудрявыми волосами и открытым лицом. Девчонкам нравились его улыбка, его волосы и его глаза. Кто-то из них сказал, что он похож на регбиста Джереми Гаскотта. Майки съязвил, что это практически оскорбление, но Мэтту было наплевать в любом случае. С некоторыми девицами он переспал, и им всегда хотелось встретиться с ним снова.

Он сидел в отдалении, развлекаясь, но не расслабляясь, потому что Пастернак уже заставил Тома и Майки выпить по большой кружке пива. Пастернак действительно вертел ими как хотел. Поначалу они не собирались ехать на этот курорт, намереваясь исследовать легенды Ибицы, но Пастернак сбил их с толку, приведя аргументы финансового, статистического и культурного толка в пользу поездки на Коста-дель-Соль. Решающим доводом стал его рефрен, что им гораздо чаще будут давать в месте, где нет такой конкуренции, как на Ибице.

Почему они так доверяли этому парню, особенно в вопросах секса? Пастернак был практичен во всем – он пренебрег возможностью дальнейшего образования ради собственного бизнеса по продаже мобильных телефонов и к двадцати годам имел пять магазинов и отличные шансы стать миллионером в двадцать один. Но в то же самое время он частенько вел себя как ребенок и, несмотря на его байки о дебошах и оргиях, в реальности, как часто говорил Майки, Пастернак был всего лишь парнем, который любит «Мэднесс». Вряд ли он когда-нибудь снимал с девушки лифчик, не говоря уже о более тайных наслаждениях пониже.

– Одним глотком! Одним глотком! – скандировал он, его лицо сияло от такой веселухи. Но это было только начало. Завтра пойдет веселье нон-стоп – двадцать четыре часа семь дней в неделю. Жаль, что нельзя растянуть это на две недели, но он не мог оставить бизнес на столь долгий срок. Ему придется уложить всю свою любовь к веселью в одну безумную неделю. Он вскочил на стул, собираясь потрясти зал своим танцем и заранее представляя, какой эффект они произведут в клубах и барах Марбельи.

В общем, вечер удался. После мало вдохновляющего начала – очень тяжелая миниатюрная пушка никак не желала падать в манерный декоративный пруд – Шон приступил к сваливанию двух гигантских бетонных желудей с подпорок ворот. Один из них, рухнув, рассыпался на четыре или пять здоровенных кусков. Качественный камень. Прекрасные образчики упадка традиций вольных каменщиков, охрененные декоративные желуди, да еще в таком уродском железобетонном исполнении. Они возглавляли список самых отвратительных, лоховских вещей наряду с воротами кованого железа (украшенными позолоченными листиками) и почтовой рассылкой приглашений в консерваторию.

Но больше всего Шона бесили фасады этих домов. Он охотился за вещами, которыми эти люди были готовы изуродовать идеально красивые внешние стороны домов, уже не один раз заложенных. Особенно ему хотелось исправить их ворота. С момента его падения – или, скорее, с момента его почти полного выздоровления после падения – ему удалось освободить от этих дурацких, под песчаник, шаров множество кирпичных тумб для крепления ворот.

Он разбил вдребезги дюжины, если не сотни, керамических табличек с именами владельцев. Он заклеил намертво множество почтовых ящиков (веселенькая стилизация под рог) и перебил стекла стольких фонарей, что местная бесплатная малотиражка посвятила этой внезапной напасти шестую страницу. Даже сбор урожая получил меньше внимания.

Наконец, сегодня вечером Шон расколотил желуди и у него еще хватило времени, чтобы при помощи долота свалить с постамента массивный шар из песчаника. Целую вечность с ним возился. Скорее всего, он был настоящим – в непроглядной тьме летнего вечера толком не разберешь. Но триумфом триумфов, завоеванием, которое позволит Шону завтра улететь на заслуженный отдых, было обезглавливание двух гипсовых львов. Эти два ублюдка раздражали его месяцами, хотя все его предыдущие попытки снести им головы обламывались. Львиная территория была защищена немалым количеством хитрых ловушек, от сирен до ярких прожекторов. Однако сегодня он не удовлетворился своими скромными трофеями и решил довести дело до конца во что бы то ни стало. Он сделает все возможное, прежде чем завоют клаксоны сирен, а затем сделает ноги. К тому времени, как полиция начнет опрашивать свидетелей, он уже будет в Испании.

Все прошло как по нотам. Хотя слепящие прожектора включились, едва он оказался на стене, они лишь осветили ему поле деятельности, позволяя работать резаком по камню с еще большей ловкостью и аккуратностью. Сирена на этот раз так и не сработала, ну и наплевать. Прекрасные условия для охоты за головами. Сконцентрировавшись, Шон взрезал шею первому льву с легкостью мясника, строгающего окорок. Второй оказался прочнее. Внимательно присмотревшись, Шон обнаружил, что разрез достаточный и голова вот-вот отвалится. Спокойно, но и не тормозя, он выбрал один из молоточков и решительным ударом отделил упрямую львиную башку от туловища.