– Он ужасно боится болезней. Он так дрожит за свою жизнь, что если у него случится что серьезное, то, наверно, умрет с испуга. Вот почему ему нужен домашний врач. Чтобы он был под постоянным медицинским наблюдением. А потом, чтобы были под наблюдением его дети. Я его больше интересую как врач, нежели как женщина.
Некоторое время Антонина Петровна и Николай Егорович ели молча. Потом девушка заговорила опять:
– После нашего знакомства я невольно сравниваю вас и его. И все сравнения не в его пользу. Он говорит только о себе, вы – обо мне. Он думает только о своих мнимых болезнях постоянно просит послушать его, расспрашивает о симптомах. Вы стараетесь забыть о своем сердце. Он любуется мною, только когда я в белом халате, вы же смотрите на мои волосы, глаза, нос.
– На нос я не смотрю. Нос ваш мне не нравится. Он немножко курносит, а я люблю крючковатые, греческого типа. Я больше смотрю на вашу фигуру. Фигура у вас классная.
– Благодарю за тонкий комплимент… Я их давно не слышала.
– Жених воздерживается от комплиментов?
– Он говорит их лишь самому себе. Его уже не переделаешь. Да и я не собираюсь переделывать. Я лишь боюсь за детей. Он может воспитать их по своему подобию.
– А вы выходите замуж за другого, и все, будут другие дети, – посоветовал Холин.
Она покачала головой.
– Теперь уж это невозможно.
– Почему? Вы дали слово? Я могу вас освободить от него.
– Нет, дело не в слове. Просто мы знакомы давно, я знаю все его достоинства и недостатки, так что я знаю, на что иду. Искать кого-нибудь другого? Слишком поздно. Мне уже двадцать пять лет. Да и где его найдешь? Ходить на танцы? Смешно. Стараться понравиться больным? Грешно. Кроме того, вы оказались правы – у меня большая работа. Я сейчас разрабатываю одну очень интересную тему… Так что на поиски женихов у меня совсем нет времени. Да и потом… Честно говоря… Тут вы тоже оказались правы. Меня больше прельщает работа, чем замужество. Просто если уж так принято – быть замужем, то ничего не поделаешь, не хочется выглядеть белой вороной… А мой жених, в общем-то, будет неплохим мужем: он долго жил холостяком и умеет сам себя обслуживать. Хорошо зарабатывает, отличная квартира в Севастополе… Что мне еще надо? Вот закончу исследование, поженимся, уеду в Севастополь, меня уже приглашали на кафедру.
– Но ведь вы согласились стать здесь заведующей.
– Да. Это очень важно для моего исследования. Больше возможностей. Ну что ж, поработаю с годик… И опыт это даст.
– А может быть, вы выйдете за меня? – сказал Холин. – Впрочем, извините за глупость. Муж из меня никудышный, скорее пациент, а не муж. И потом, в нашем городишке нет кафедры. Еще раз прошу извинения за глупость. Давайте лучше выпьем на брудершафт. По-моему, самое время.
– Давайте.
Она встала, протягивая бокал. Холин налил шампанского, опять спросил:
– Мне можно?
– Один глоток.
Он плеснул себе глоток. Они скрестили руки, поцеловали друг друга в щеки и сели. Толстяк, обернувшись всем своим громадным туловищем, побагровев от напряжения, смотрел на них. За его щекой вздувался забытый кусок шашлыка. Казалось, что у толстяка вскочил огромный флюс.
– Коля…
– Тоня…
Они вслушивались в непривычно звучащие имена.
– ТЫ ешь, а то остынет… – Холин произнес эту фразу с трудом. Она сняла кусочек с шампура.
– А почему ТЫ не ешь? – Тоня, наоборот, выговорила «ТЫ» свободно, словно они уже были давно знакомы.
– Я уже не хочу. Да и слежу за весом. А вот ТЕБЕ не мешало бы поправиться.
– Я худая? ТЫ не любишь худых?
– ТЫ изящная, но чуть-чуть надо поправиться. Женщине это идет. ТЕБЕ пойдет.
Они говорили ничего не значащие фразы, играя словом «ТЫ», следя, как оно, вначале угловатое, корявое, постепенно обкатывается, отшлифовывается, становится незаметным и привычным, как все прочие слова.
– Ах вот вы где, дядечка! – кто-то обнял Холина за плечи, шутливо встряхнул. – Сбежал! Бросил девушку! Разве это честно?
Холин уже знал, кто это. Он обернулся, улыбаясь. Сзади стояла, нахмурив брови, девушка-змейка. Она взяла Холина за руку, потянула из-за стола.
– Ну, марш дотанцовывать пятачок!
Николай Егорович встал, посмотрел на Тоню.
– Можно?
Она погрозила ему пальцем.
– Старый притворщик! А говорил, что не нравишься девушкам. Иди уж. ТЫ только не очень увлекайся.
– Я уже увлечен, – сказал Николай Егорович.
Уходя, краем глаза он увидел, что толстяк принял стойку. Он полупривстал на стуле и пожирал глазами Тоню. Про шашлык за щекой он забыл, и вздувшаяся щека придавала ему вид рассерженного бегемота. Уже на пороге танцзала Холин услышал срывающийся от волнения, хриплый голос:
– Можно вас пригласить на танец?
Автомат играл медленное грустное танго. Змейка положила ему руки на плечи, прильнула; он взял ее за тонкую талию, осторожно повел в такт мелодии. Это был танец его юности, и Холин неплохо танцевал танго. Она, казалось, была удивлена.
– А вы хорошо танцуете, дядечка.
– Только одно танго.
– Поэтому и сбежали?
– Конечно.
– Впредь будем танцевать одно лишь танго.
– У меня больше нет пятаков.
– Сеня сбегал в магазин, наменял.
– Кто такой Сеня?
– Мой пленный.
– Пленный… в каком смысле? – удивился Холин.
– Ну я… пленила его. Поэтому и пленный. Хотите быть моим пленным?
– Я уже старый.
– В самый раз. Я не люблю молокососов. Они глупые. И пить не умеют. Вот вы сколько сможете выпить за вечер?
– Да уж бутылки две смогу.
– Вина?
– Водки.
– Ну? – поразилась она.
– Даже две с половиной, если закуска хорошая.
– Врете вы все. Но все равно чувствуется, что вы крепкий. Здоровяк-мужчина. Меня зовут Светкой. А вас?
– Николай… Николай Егорович…
– Очень длинно. И скучно. Можно я буду звать вас… ну, допустим… Егорушкой….
– Гм… довольно странно вы придумали.
– Скворушка-Егорушка! Скворушка-Егорушка! Здорово? Ладно?
– Зовите, если вам так нравится. Откуда вы такая взялась шустрая?
– Из «Соснового бора».
– Это где?
– Пять километров отсюда.
– Это все ваши?
– Ага. Мы сюда встряхиваться ходим. Неделю диетим, а потом встряхиваемся. А вы кто такой? Турист?
– В некотором роде.
– Сибиряк?
– Откуда вы взяли?
– Костюм у вас черный, строгий. И свитер толстый. И ботинки мощные. И телосложение богатырское. Угадала? Сибиряк?
– Пусть буду сибиряком.
Возле танцевали Тоня и толстяк. Толстяк тяжело дышал, каждый поворот давался ему с трудом. Шашлык он уже проглотил и теперь, вытянув губы и втянув щеки, насвистывал мелодию танго. Живот сильно мешал танцору, к тому же еще у толстяка были короткие руки, и он еле дотягивался до Тони.
– Тест на психологическую совместимость… – говорила Тоня.
– Вратарю можно без тестов, – отвечал толстяк. – Вратарь один, как волк…
Танго кончилось. Тоня подошла, взяла Николая Егоровича за руку.
– Тебе не надоело?
– Надоело. А ТЕБЕ?
– Тоже. Пойдем?
– Пойдем.
Холин расплатился с официанткой, и они пошли к выходу.
Светка-змейка возилась у автомата, выбирая мелодию, наверно, искала танго и не видела, как они уходили. Зато толстяк проводил их печальным, как у теленка, взглядом. Он так сильно вздохнул, что со стола улетела бумажная салфетка. Толстяк не стал поднимать салфетку, налил полный фужер коньяку и грустно выпил его.
– ТЫ иди, я догоню ТЕБЯ, – сказал Холин.
Он подождал, пока Тоня вышла на улицу, и вернулся к буфету. На этот раз возле стойки стояла большая очередь. Холин зашел спереди.
– Вы должны мне бокал шампанского, – сказал Холин.
Буфетчица поняла, улыбнулась краешком губ и обслужила без очереди.
– Заходите, – сказала она.
– Обязательно, – пообещал Холин.
На улице он догнал Тоню.
– Я не могу вести людей на фильм, – сказала Тоня грустно. – Я пьяная.
– Тогда пошли к морю, – обрадовался Холин. – ТЫ просто молодец, что пьяная.