Они подошли к небольшому зданию, на котором уже висел какой-то герб в виде орла, правда не двуглавого, и вошли внутрь. Никакого контроля на входе не было, и Лунину в очередной раз показалось, что все эти организации родились едва ли не вчера.
Кабинет его располагался на втором этаже, когда они подошли к нему, Кириллов открыл дверь без стука.
– О, все разбежались, – сказал он. – Никого нет.
– Да уж, дисциплина на высоте, – съязвил Лунин, оглядывая свое новое рабочее место.
– Я вижу, ты быстро вжился в роль начальника. Ну ладно, на этот раз я тебя покидаю, дальше разбирайся сам. Пока, увидимся еще.
Когда дверь за ним закрылась, Лунин не торопясь разделся и расположился в кресле за столом. Кабинет его почему-то был обставлен намного лучше, чем прокуренная комната Чечетова – видно, представления об иерархии еще не воплотились здесь в начальственные интерьеры. Было чисто, уютно и зелено, предыдущий хозяин кабинета, похоже, увлекался вьющимися лианами.
Окна комнаты выходили на переулок, примыкавший к главной улице, и если распахнуть окно и высунуться, наверное, можно было увидеть дорожку, уводящую к морю, к его прозрачным волнам, холодной пене на гребнях, островам вдалеке… Бродить там, ни о чем определенном не думая, еще недавно было высшим наслаждением, и Лунин как-то остро пожалел, что он покинул эту жизнь – ради чего? Кабинет и начальственный статус не доставляли ему ровно никакого удовольствия. Все это были хлопоты и хлопоты – а он хотел уйти в себя и забыть о мире.
Но мир властно стучался в его сознание. Ладно бы только снаружи, с этим можно было справиться. Что-то было внутри, не менее жесткое, а может быть и более тяжелое, холодное и страшное, чем то, что сейчас реально происходило вокруг. И как-то одно с другим было связано, и как сказал Эрнест во время встречи, это было еще и важно для местной «государственности».
Коктейль приготовлялся сложный. Намешано в нем было много. Какими окажутся в конце концов его вкусовые качества, лучше было сейчас не думать.
Лунин вздохнул и открыл папку, которую ему дал Чечетов. Формализация дела здесь явно была еще не на высоте: документы мало напоминали официальные отчеты. Это была пестрая смесь каких-то свидетельств, подробные описания найденных тел и зачем-то длинные истории свидетелей о том, что предшествовало их находке.
Насколько Лунин смог понять из материалов дела, всего трупов было найдено пять. Неучтенное пока убийство у него в номере было шестым по счету. Дело представало достаточно масштабным, и объяснить, что спохватились так поздно, можно было только общей неразберихой, о которой тут все ему рассказывали. Поначалу убийства списывали, как следовало из отчетов, на последствия политической борьбы, от которой случайные свидетели стремились держаться подальше.
Следствие на месте преступлений производилось настолько небрежно, что знаменитые записки со стихотворными цитатами, которые возможно, прилагались к убийствам во всех случаях, были найдены только рядом с двумя последними телами, когда осмотр мест убийства, скорее всего, производился уже более тщательно. Одна из них была в папке, второй не было, но Лунин видел ее у Карамышева.
Лунин развернул ее, это опять была цитата из Данте, на этот раз чуть более развернутая, теми же ярко-красными буквами: «Так и мой дух бегущий и смятенный вспять обернулся озирая путь всех уводящий к смерти предреченной». О душевном складе убийцы это говорило мало. Так или иначе, человеком он был начитанным.
Прочтение классического текста странно подействовало на Лунина, как будто что-то смутно ему напомнив. Он всегда любил эту поэму, особенно ее первую часть, и неплохо знал ее, по-итальянски и в русском переводе. Не одна тяжелая медитация разрешалась в его сознании тем или иным куском из этого текста, и каждый раз эти небольшие кризисы были благотворны. Силы дантовского воздействия не хватало на то, чтобы полностью излечить его психику, но за эту помощь старому мэтру он был благодарен.
По части записок тут два было варианта, которые приходили в голову. Или убийца писал первый пришедший ему в голову кусок, желая как бы поставить последний штрих, увенчивающий кровавое дело. Или же все это имело какой-то смысл, цитаты были подобраны по какой-то системе. Собранные вместе, они должны были тогда что-то значить и складываться в какое-то сообщение. У Лунина не было ни малейших идей, что именно это могло бы быть.
Изучение папки, правда пока поверхностное, нисколько не продвинуло Лунина пониманию главного вопроса, который его мучил: какое отношение имел труп в гостинице ко всему этому делу? Этот вопрос вставал перед ним неотвязно, и поразмыслив, он понял почему – его смущала двойная мотивация, по которой он ввязался во все это.