– Помыть и накормить. А то у него дистрофия скоро начнется – с состраданием отозвалась Алла Андреевна, и понимая некую свою некомпетентность быстро ретировалась из палаты.
Через два часа она сидела в кабинете главврача с насупленными бровями и зардевшимся от праведного гнева лицом.
– Вы, понимаете, Анатолий Михайлович, что это уже ни в какие рамки? Мало того, что Анна Семеновна мои назначения проигнорировала, так она еще и вам пожаловалась на меня!– чуть не подпрыгивая от негодования в кресле, громко возмущалась Алла Андреевна.
– Тише-тише, милочка! Это для вашего же блага. А если бы Романов убил этого Кривцова, вам разве удалось бы спокойно жить после этого? – тихо спросил пожилой доктор с густой серебристой бородой и богатой седовласой шевелюрой.
– Не убил бы, я велела этого Романова зафиксировать – совсем по-детски нахохлилась девушка.
– А, кстати, от кого вы узнали, что Анна Семеновна не выполнила ваши назначения, от Кривцова?– вкрадчиво вглядываясь в глаза Аллы Андреевны, спросил Анатолий Михайлович.
– Нет, мне санитары сообщили – еще сильнее раскрасневшись, отвечала Алла Андреевна.
– Санитары!?– улыбнулся себе в бороду Анатолий Михайлович.– Ну что ж, давно вас надо было ввести в курс дела, вы, у нас человек новый. Касаемо этих двух пациентов, конечно – он на секунду замешкался, как бы, собираясь с мыслями.
– Так вот, относительно Кривцова, там вообще банально все – распад личности на фоне наркомании, у него не 7Б даже. То есть он, в принципе, абсолютно вменяемый, условно, конечно же, – Анатолий Михайлович закашлялся.
– Да вы разве не знаете?! Его же там насилуют эти уголовники после принудительного лечения – снова вне себя от гнева, вспылила Алла Андреевна.
– Тише, милочка, тише – миротворчески выставив открытую ладонь, сказал Анатолий Михайлович. – Все там происходит сугубо добровольно, за сигареты, алкоголь и барбитураты.
–Да, как же вы допускаете такое?– снова негодуя, вскричала красавица-врач.
– Как бы вам, голубушка, это доступнее объяснить, гм– снова закашлялся седовласый доктор.– Понимаете ли, милочка, я здесь себе противоречу, но это упрямый факт – все эти люди здесь не по своей воле. И как в любой замкнутой социальной среде, у них существуют строгие иерархия и законы, которые позволяют им здесь выживать. Вне периодов обострения все пациенты добровольно подчиняются своим негласным правилам и по ним живут.
Мы же не можем постоянно обкалывать их лошадиными дозами транквилизаторов, так не то, что не будет ни одной выписки с ремиссией, а они будут, как мухи гибнуть от дистрофии. Да и изворотливость их просто феноменальна. Мы и так проводим досмотр палат ежедневно, но они умудряются прятать сигареты, выпивку и тому подобное, кто в прямую кишку, кто под линолеум, кто куда, в общем.
Все, конечно, от тяжести заболевания зависит, но в большинстве своем все наши пациенты нас, мягко говоря, недолюбливают. Мы для них, Алла Андреевна, их кара небесная и, вам, следует об этом помнить. Не стоит лишний раз усугублять их и без того страшное и болезненное состояние – Анатолий Михайлович внимательно посмотрел на собеседницу, гадая правильно ли та его понимает.
– Я вас поняла. Вы, кажется, об этом Романове мне что-то хотели сказать,– Алла Андреевна, развернув лицо вполоборота, смотрела на макет мужского тела в разрезе, стоявший в углу.
– Ах, да-да, его случай вовсе не уникален… – старый доктор замолчал, роясь в своей, уже начавшей подводить, памяти.
– Он попал к нам, как мне помнится, три с половиной года назад, этот Алексей Романов, – старик снова задумался. – Его привезла к нам девушка, его невеста. У него в истории, по-моему, маниакально-депрессивный синдром диагностирован, если я не ошибаюсь. С его диагнозом тоже все банально – посттравматический синдром (несколько сильных сотрясений мозга и закрытых ЧМТ), плюс шизоидный тип личности, родовая травма и предрасполагающая наследственность,– Анатолий Михайлович снова замолчал.
– Я знакома с его историей болезни, – скучающе отозвалась красавица в белом халате.
– Дело в том, что проявляется его диагноз не совсем академично, я бы сказал, – после короткой паузы продолжил Анатолий Михайлович. – У него социофобия, как у безнадежного аутиста, а в остальном, вне фазы обострения заболевания, его можно, пожалуй, назвать, абсолютно точно, нормальным. Он не утратил пока еще живости ума и нравственных критериев, не смотря на постоянное медикаментозное воздействие и окружающую его действительность. Он, как бы это точнее выразить, слишком человечен для этих стен, – старик снова замолк внимательно глядя на своего юного коллегу.