Догадка почему-то показалась Алексею очень вероятной и он, наконец, остановился и замер посреди комнаты. Предчувствуя, что он не хотел бы знать этой правды, Алексей весь внутренне сжался, и нараставшее психологическое напряжение вылилось в бурную истерику. Алексей хохотал, положив себе на темя ладонь, а выставленным вперед локтем выписывал невероятные пируэты. Вдруг неожиданно начавшаяся истерика, сама собой прекратилась, а он так и стоял с выставленным локтем и ладонью прижатой к голове.
Роившиеся воспоминания, гудящим и рассерженным ульем, все еще оставались за пределами его сознания, но он их чувствовал и внутренне трепетал перед ними. Откуда-то послышался сигнальный гудок тепловоза, похожий на свист чайника и Алексей вышел из своего пограничного состояния. Прислушавшись, он определил, что свист доносится из-за стенки и, скорее всего, это действительно свистит чайник на соседской кухне. Отпустив себе хлесткую пощечину, он смог собраться и, одевшись, пошел кипятить уже свой.
Так и не притронувшись к остывшему чаю в стеклянной кружке, Алексей, осоловелым взглядом пьяных глаз, смотрел в черное пространство за окном, а отсвечивающее отражение кухни в стекле причудливо дорисовывало неясные темные очертания чужого города. На грязном столе стояла открытая бутылка водки, но ни стакана, ни закуски не было и в помине. Он тихо запел свой казачий плач:
« Думу горькую-у
Думаю я думаю-у.
Вороги – завистники-и
Кружат, что стервятники-и.
Полный злата мой сундук,
Да не нужен, стал мне вдруг.
Табуну лихих коней
Я ничуть не рад теперь.
Не вернусь я в отчий дом,
Там от хат угли кругом.
Хоть проеду «тыщу» верст
Все равно один, как перст.
Распрягу я всех коней,
Им верну простор степей.
Брошу я на землю злато-
Для кого мне быть богатым?
Думу горькую-у
Думаю я думаю-у».
Закончив петь, Алексей облизал распухшую нижнюю губу и поморщившись приложился, поставив после бутылку обратно на стол. На душе у него было также чернО, как и за окном. Каким-то невообразимым волевым сверхусилием Алексей смог загнать свои бредовые галлюцинации в те закоулки рассудка, откуда они явились, но от былой радости и уверенности, благодаря свалившимся на голову деньгам, не осталось и намека. Все же ключ к ответу на один из вопросов он подобрал. Алексей намеревался позвонить завтра утром своему одногруппнику по Медакадемии, тот теперь практикующий врач, и он уж точно сможет объяснить хотя бы действие этих препаратов, которые в огромном количестве находились когда-то в аптечке Алексея. Но и сам он кое-что помнил из курса фармакологии и психиатрии, и эти осколочные знания не давали ему сейчас покоя.
У него сложилась очень убедительная версия, что кто-то очень сильно хотел, чтобы Алексей смог забыть несколько месяцев своей жизни, но каким образом этот кто-то не оставил даже следа воспоминания о себе, оставалось не понятным, и совсем лишало здравого смысла такой ход рассуждений. Но Алексей чувствовал, что причина в этом, его хотели заставить что-то забыть и добились-таки своего.
Твердо Алексей помнил себя ровно до того момента, как напился после своей несостоявшейся помолвки с Алисой. Потом череда каких-то черных и схожих между собой, как две капли воды, дней. Он даже не мог сказать с уверенностью, покинул ли тогда Челябинск или остался, топил ли дальше свое горе в вине или нет. Одним из последних воспоминаний было то, в котором Алексей у входной двери Алисы, прямо на стене карандашом написал ей прощальное стихотворное послание. Он напряг свою зрительную память и смог увидеть ее лестничную площадку, железную, облагороженную лакированной сосновой вагонкой, дверь, наполовину окрашенные темно-синей краской и наполовину зашпаклеванные белым стены. Закрыв глаза, он сначала все же вспомнил, а потом увидел эти строчки:
« Моя к тебе вела дорога,
С нее мне было не свернуть,
Но холод твоего порога
Меня толкнул в обратный путь.
Ах, как же просто была ты не моя,
Но иногда тебе казалось,
Что боль и нежность утая,
Ты с трепетом души моей касалась.
Я жил тобой и верил в чудо,
Что страх, ты свой преодолев,
Ко мне из нравственного блуда
Придешь, весь прошлый прокляв блеф.
Но снова ветры, снег и пепел,
И луны полные тоски,
Когда никто уже не светел
И сталь предчувствуют виски».
Печально улыбнувшись своим наивным стихам, Алексей, однако, смог утвердиться в мысли, что хоть это он все-таки помнит, и от этой точки можно будет вести отчет. Снова сделав пару добрых глотков, он почувствовал, как навалившееся изнеможение, словно обернуло его тяжелой истомой, не уносившей прочь переживания и тревоги. Едва опустив голову на локти, он уснул прямо за столом.