Глава 20.
Грунтовая дорога с глубокими колеями и рытвинами, темнеющая черноземом среди высокого бурьяна, вела к невысокой и длинной хате накрытой камышом. Свежая побелка стен даже в этот предрассветный час была на удивление яркой,– постройка выглядела празднично, напоминая красивый сувенирный пряник. Хата стояла на отшибе в пологой низине, приникнув к склону, на краю узкого, но глубокого оврага. Серая дымка – отголосок прошедший ночи, окутала облачный горизонт и, слившись с туманом, тянулась бесконечной хлябью, изредка в своих разрывах, оголяя выгоревшую за лето степь. Откуда-то свысока и вдалеке, прокукарел один из первых вестников нового дня и ему тут же ответил с подворья хаты другой. Обильная роса легла белесой пеленой, скрывая настоящие краски затерянного в степной глуши уголка.
Из сенцев вышла хрупкая невысокая старушка с седыми, как лунь, волосами до пояса в темно-серой домотканой рубахе по щиколотки. Ступая босыми ногами по росе, она подошла к большому деревянному чану, стоявшему под высокой акацией у самого забора. Заглянув в чан, наполненный водой, старушка стала водить руками по поверхности, подбирая опавшую листву и насекомых. Подняв лежащие около бадьи ведра, она зачерпнула воды в оба и без видимых усилий понесла их в дом. Трижды возвращаясь к бадье, старушка, не согнув спины и не расплескав ни капли, носила воду в хату.
У деревянного низенького крыльца, тоже крытого камышом, появился огромный рыжий кот с забавной и хитрой мордой. Несколько раз, громко мяукнув, тот стал тереться об подпиравшие навес бревна. Не дождавшись появления хозяйки, кот прошмыгнул в незакрытую дверь и уселся перед порогом в темных сенцах. За серой дощатой дверью сквозь щели можно было рассмотреть свет керосиновой лампы и часть ее самой. На небольшом куске стола, накрытого полосатой красно-белой скатертью, была видна икона казанской Божьей Матери с младенцем Христом на руках. Перед столом на отполированной временем деревянной скамье стояло большое овальное корыто, высокие края которого скрывали его содержимое.
Старушку, жившую в этой хате, звали Хавронья Никитична Лебедянская. Хавронья Никитична была женщиной одинокой и глубоко верующей, и не смотря на почтенный возраст абсолютно и намеренно целомудренной. Она все свою сознательную жизнь, за исключением времени Великой Отечественной Войны, провела в служении простой монахиней при тбилисском женском монастыре. Но смерть ее отца, а затем и матери, еще десять лет назад в далеком 1973 году заставила вернуться на свою малую родину в пригород Ставрополя. Сейчас ей шел уже 77-ой год, и о возвращении в монастырь она уже и не помышляла, и к тому же здесь в ней нуждались в этом маленьком и забытом богом селе. Не смотря на официальную линию партии простой советский народ, продолжал отпевать своих покойников, крестить своих детей и венчать свои браки; ее участие в проведении крещения и отпевания было незаменимо и неизменно.
Впустив кота, Хавронья Никитична налила ему из глиняной крынки вчерашнего молока в железную миску у двери, после накрыла крынку марлей и поставила ее за угол большой русской печи. Подойдя к умывальнику возле окна, занавешенного желтой тюлем, она еще раз за утро умылась перед утлой оловянной лоханью. Скудное убранство комнаты сильно отличалось от нарядного и ухоженного фасада. Его составляли плохо оштукатуренные серые стены, правда с высокими и большими окнами, деревянный крашенный скрипучий пол и обшитый фанерой потолок; из мебели были два стула, скамья и стол, и низкий топчан с двумя стегаными одеялами. Остальные четыре комнаты некогда шумного и людного дома пустовали, заколоченные досками.
Хавронья Никитична, одевшись, подошла к иконе на столе и, перекрестившись три раза, встала на колени, начиная долгую утреннюю молитву, лишь изредка шепча ее отрывки вслух. На ней была одета простая коричневая сатиновая юбка до пят, штапельная черная рубаха без пуговиц, а поверх, простая без выточек, темно-серая ситцевая кофта с пуговицами точно в тон. Лишь на голове ее был повязан батистовый платок с неброским цветным узором, ноги были обуты в светло-коричневые чувяки – кожаные низкие тапки с задником и тонкой подошвой.
Уже несколько раз, она, за время молитвы, наклоняясь, касалась своим лбом пола. Заканчивая «заутреннюю», Хавронья Никитична трижды поклонилась таким же образом, перекрестившись, она встала. Подойдя вплотную к стоящему посреди комнаты корыту, она снова осенила себя тремя перстами и глядя на прозрачную отстоявшуюся воду начала обряд ее освящения.