«Может быть, в Крайкоме или Райкоме?»– морща свой высокий лоб, старушка сложила сомкнутые ладони на животе и быстро вращала большими пальцами вокруг друг друга.
Причина отказа от крещения младенца была в том, что Марусю выгонят с волчьим билетом в случае чего. Хавронья Никитична не сомневалась в этом, но должность Маруси вспомнить не могла. И с невесть откуда взявшимся упрямством, она перебирала в памяти все известное о родне Раисы Васильевны, но бес толку, лишь дальше по времени забираясь в анналы далеко не чужой ей семьи. Громовой грохот снова заставил Хавронью Никитичну вздрогнуть и вернуться из глубин далеких воспоминаний.
– Пресвятые угодники!– воскликнула она, увидев надвигающуюся градовую тучу.
Еще несколько секунд можно было рассмотреть лиловые и желто-зеленые оттенки огромного темного облака, а затем сплошная стена из града и дождя скрыла от взгляда все, словно заштриховывая пространство грифелем простого карандаша. Первые порывы ледяного ветра, обгоняя стихию, принесли ее устрашающие шипящие и завывающие звуки, закручивав в невысоких вихрях сухую листву и траву. Затем хлынул ливень с обильным и крупным, размером с вишню, градом.
Затрещали буковые щепки в печи, и по хате вместе со струйками дыма поплыл запах горящего дерева. Хавронья Никитична, набрав жестяным совком с длинной ручкой угля из кучи сложенной в сенцах, насыпала его в топку. Град давно кончился, но по-осеннему холодный дождь продолжал мелко моросить из непроглядного облачного неба. Запотевшие оконные стекла, скрывая унылый пейзаж, слезились изнутри избыточной влагой. Но вот от печки повеяло теплом и топленым жиром, и, подкинув еще угля, старушка закрыла дверцу, сев рядом на старый и шаткий стул со скрипящей спинкой.
Она уже успела собрать освященную воду в банки, убрала корыто, сходила в хлев и курятник, чтобы покормить скотину, и подоила корову Чернушку. Не зная чем теперь себя занять, Хавронья Никитична открыла ветхозаветное писание, которое знала наизусть, и рассеяно читала, будто в полудреме.
Рев мотора неподалеку от ее двора заставил Хавронью Никитичну встрепенуться, она действительно задремала, и с радостным волнением она поспешила за порог.
Черная 29-ая «волга» увязла в грязи, сев «на брюхо», и водитель пытался, раскачивая машину задним ходом и первой передачей, выехать из колеи. Еще больше зарываясь в грунт, он оставил тщетные попытки и выключил зажигание. Открылась задняя дверь и из автомобиля вышла пожилая женщина, держа на руках какой-то большой сверток в ярко-красном одеяле.
Хавронья Никитична узнала подругу и поспешила ей навстречу. Между машиной и ее двором не было и двухсот метров, половину из которых Раиса Васильевна уже преодолела. Одетая в черный пиджак с пузырившимися плечами поверх белой блузки и серую юбку сильно ниже колена, она запачкалась в непролазной грязи почти по эту самую юбку так, что обувь на ней разглядеть было невозможно. На голове ее тоже был повязан белый шелковый платок, но элегантнее, чем у подруги, вокруг длинной и тонкой шеи. Ее, не утратившее еще былой красоты, лицо, бросалось издалека пронзительным взглядом огромных голубых глаз. В них отражалась несгибаемая воля и врожденный ум.
– Никитична, стой! Выгвоздаешься вся, грязища вон какая. Я сейчас, ужо!– прокричала хозяйке гостья, и та остановилась у своего забора.
Чем ближе, тем явственнее и громче из свертка Раисы Васильевны был различим детский плач.
– Неужели согласилась Марусенька? Ну, вот и дождик, знать богоугодное дело,– тихо произнесла старушка, опираясь рукой на заборный столб.
– Согласилась?– не выдержала, закричав, Хавронья Никитична.
– Тише, Никитична!– с улыбающимся лицом, радостно сказала гостья, уже подходя ко двору.
В комнате хаты вновь появилось наполненное водой корыто на своем прежнем месте, но теперь еще в красном углу горела прозрачная лампада с розовым маслом, и пахло ладаном. На столе на красном одеяле извивался и без устали кричал спелёнатый младенец полугодовалый на вид, а рядом с ним лежало несколько церковных свечей и маленький медный крестик на тонкой капроновой нитке.
Пока Раиса Васильевна распеленала внука, Хавронья Никитична принесла неизвестно откуда белый монашеский фартук и белые нарукавники, и детскую светлую распашонку. Она перекрестилась и, облачаясь в приготовленную одежду, вся просияла. Молчаливая торжественность нарушалась диким криком будущего маленького православного, но, наконец, Раиса Васильевна сняла с него пеленку и он ненадолго затих. Действительно не по возрасту развитый младенец, перевернувшись на живот, казалось, с большим интересом наблюдал за происходящим.