Обойдя импровизированную купель, Хавронья Никитична окурила ее ладаном из небольшой синей лампадки и вручила Раисе Васильевне, заранее подожженную свечу. У той на руках уже был нагой младенец, который испугавшись, а может, обжегшись растопленным воском, снова неистово закричал. Не обращая на крик никакого внимания, Хавронья Никитична, встав между корытом и крещаемым, тонким и срывающимся голосом начала Таинство:
– Благославенно Царство Отца и Сына, и Святого Духа, ныне и присно и во веки веков.
– Аминь,– подхватила на распев Раиса Васильевна под аккомпанемент горластого внука.
Далее Хавронья Никитична стала читать мирную ектимию, где вместо хора вступала Раиса Васильевна. Прося в своей молитве для крещаемого вечных благ и нетленного Царствия Божьего, причастия его к смерти и воскрешению Христа, неопороченного обручения с Духом Святым до времен Страшного суда, Хавронья Никитична со светлой улыбкой изредка поглядывала на шумное дитя.
Затем последовала молитва, в которой она приобщала и себя, и крестившегося младенца, и всех православных к великому Таинству. Зайдясь в искреннем духовном экстазе, Хавронья Никитична не заметила, как между распахнутых настежь дверей, появился еще один невольный свидетель священного обряда. Большой черный козел, забредший откуда-то с вольного пастбища, стоял в сенцах и обнюхивал дверной косяк. Раиса Васильевна, стоявшая к двери боком, видеть его не могла, и он никем незамеченный еще долго оставался на пороге.
Заканчивая торжественную евхаристию, обе женщины переводя дыхание после длинного и многословного служения переглянулись. Младенец больше не кричал, а лишь изо всех сил вытягивался руками и ногами в сторону двери. Погрузив ладонь в «купель», Хавронья Никитична на мгновенье застыла, но размашисто и быстро перекрестив корыто, пригоршней зачерпнула из него воды и плеснула на порог со словами:
– Да сокрушатся под знамением образа Креста Твоего все вражеския силы!
Перепуганный ее резким и неожиданным движением козел, зацепившись копытом об порог, кубарем вылетел прочь из хаты и с жалобным блеянием, встав на лапы, пустился наутек.
Раиса Васильевна застыла и была ни жива, ни мертва. На ее благообразном лице была гримаса удивления, граничащая с ужасом. И она лишь крепче прижала к себе внука, не заставившего себя долго ждать, чтобы вновь проявить свой буйный норов. Хавронья Никитична еще дважды повторила слова о знамение креста. Раиса Васильевна, воодушевляясь непреклонно радостным, несмотря на такое пугающее предзнаменование, ликом подруги, передала ей младенца.
– Крещается раб Божий Алексей. Во имя Отца, Аминь. И Сына, Аминь. И Святого Духа, Аминь!– на каждом слове «Аминь», Хавронья Никитична, закрывая младенцу ладонью рот и нос, полностью погружала его в воду.
Раиса Васильевна, взяв в руки распашонку, принесенную подругой, готовилась одеть ее на ребенка. Она взволнованно трепала ее рукавчик и, проявляя нетерпение, переминалась с ноги на ногу.
– Облачается раб Божий Алексей в ризу праведности во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь!– с этими словами Хавроньи Никитичны маленького Алексея облачили обе старушки, помогая друг другу. На младенца они сразу после одели крест.
– Подая мне светлую ризу, Ты, одевающийся светом, как ризою многомилостивый Христе Боже наш!– пропела запоздало еще не совсем оправившаяся Раиса Васильевна, держа на руках неумолкающего внука, закончив тем самым святое и праздничное Таинство.
Обе женщины радостные и возбужденные, мешая одна другой, пытались запеленать новокрещенного Алексея, который яростно сопротивлялся, не переставая оглашать хату своим криком. Справившись с этой, простой на первый взгляд, задачей, старушки без сил плюхнулись на топчан.
– Васильевна, не хворь то была,– многозначительно посмотрев на дверь, Хавронья Никитична, опять улыбнувшись, вся сияла праведным покоем и блаженством.– Я, конечно, не врач, но детки с «пороком» сердца так не орут. Он же без умолку второй час белугой ревет.
– Я давно поняла, что ошиблись врачи. Марусе только не говорила. А Алешенька сутками кричать может, хоть бы раз губы посинели,– продолжая кивать головой после фразы Хавроньи Никитичны, сказала Раиса Васильевна.
И в ее глазах тоже можно было прочесть несказанное удовлетворение и тихую светлую радость. Расцеловав плачущего Алешеньку, она крепко прижала его к своей груди, взрастившей семерых детей, переживших войну и голод. Украдкой сняв с руки золотой перстень с большим изумрудом (подарок Маруси), она незаметно положила его на стол за иконой.
Глава 21.