Секунду спустя зал наполнился гулом сотни голосов, и послышались полные ненависти реплики:
– Чтоб ты сгнил там, паскуда!
– До конца дней сыночка моего будешь вспоминать, ирод!
– Получил, гнида! Таких к стенке надо ставить!
– Чтобы ты вечно там мучился, тварь!
– Ты еще, сука, пожалеешь, что тебя не расстреляли!
Но, наконец, вмешалась судья.
– Попрошу соблюдать тишину и всех покинуть зал судебных заседаний.
Но не все выпустившие пар свидетели этого громкого процесса прислушались к ее требованию, и многие уже на ходу продолжали сыпать на голову Романову свои проклятья.
Он стоял одной рукой, прикованный наручниками к «стакану» – решетчатой клетке для подсудимых, и смотрел на Алису. Его сердце обливалось кровью от того, что он видел. Ланская, вжав голову в плечи и вздрагивая от очередного проклятья, как от удара, не могла подняться из кресла. Ее бледное лицо осунулось, и впавшие от бессонницы и голодания глаза светились нехорошим тревожным блеском.
Через минуту его отведут в другой «стакан», поближе к выходу из здания суда, а через пять он будет уже в «автозаке» и, если Алиса сейчас не придет в чувства, они даже не успеют попрощаться.
– Алиса!– не выдержал, наконец, Алексей и тут же пожалел о своем возгласе.
Алиса, вздрогнув от его окрика еще сильнее, чем от проклятий, залилась слезами, сначала тихо, а потом навзрыд. Повернувшись к Алексею и не выдержав его горящего любовью и нежностью взгляда, она отвернулась и зашлась в самой настоящей истерике. Алексей, не веря своим глазам, был прожжен от макушки до пяток, словно огнем, слезами Алисы – это были слезы стыда. Она стыдилась его, стыдилась своей сопричастности к его преступлениям, стыдилась их связи, из-за которой и случилось все то теперь бессмысленное и непоправимое, то почему он оказался здесь…
Уже выходя из будки «автозака», нагнутый лицом до земли спецназовцем из УФСИН, он почувствовал, как в карман его куртки кто-то опустил конверт. Его вели в Следственный изолятор, где он провел полтора долгих и черных года, в ожидании приговора по делу об убийстве семерых человек. Это была последняя ночь Романова здесь, а дальше «этап» и колония, из которой он не выйдет никогда.
Его завели в одиночную камеру и, сняв наручники, спецназовцы, выходя, оставили тяжелую металлическую дверь открытой, со словами « не дергайся». Алексей посмотрел на пустой проем в надежде, что сейчас его мучениям придет конец и «торпеда», заказанная с воли, своим длинным шилом пронзит его печень и сердце. Но вместо проигравшегося заказного убийцы в камеру вошел старый авторитетный вор с большой клетчатой сумкой в руках.
– Давай присядем на дорожку,– хриплым голосом сказал сутулый старик, одетый в черную твидовую тройку, сшитую в Италии.
Они сели на железные нары. Романов не глядя на старика, внимательно рассматривал нацарапанную нецензурную надпись на противоположенной стене. Вор же, не обращая внимания на столь холодный прием, с каким-то отеческим теплом и заботой посмотрел на Алексея.
– Пацаны тебе «грев» собрали. Тут все, что для «этапа» понадобится. Благодарят тебя все за «Мультика» и псов его, он хоть уже и не мент был, но крови свернул многим на две жизни вперед,– промолвил старик рассеяно глядя на сумку, и будто вспоминая что-то.
– Да, забыл совсем. О девочке мы твоей позаботимся, в обиду не дадим родственникам «жмуров» твоих.
–Скажи честно из-за нее все?– хитро прищурившись, спросил старик.
– Спасибо, «Бурый»! Но потом, как все уляжется, дайте ей своей жизнью жить, больше не о чем не прошу,– вяло выдавил из себя Алексей, не ответив на вопрос.
– Что ты, дорогой! Не один волос с ее головы не упадет, пока я жив,– заверил старик.
– Слушай, Михал Иваныч! Я же знаю, ты подчищать за кем-то сюда заехал! Наверняка и на меня пару торпед есть. Дай ты им зеленый свет, пусть убьют меня, а,– тихо сказал Романов, уводя разговор подальше от подробностей своих преступлений и личной жизни, оставшейся теперь в прошлом.
– Дурак – ты Леха! Чтоб я на себя такой грех взял! Отсидишь четвертак, а там глядишь по УДО и выскочишь, жизнь – она длинная,– сам не веря в то, что произносит, сказал «Бурый», и под конец закашлялся.
Алексей молча кивнул, а «Бурый» протянул ему пачку желтого кэмэла, и они вдвоем закурили.
– Ладно, пора мне. На воле дел скопилось, невпроворот. А ты, Леха, помни одно – правда она за тобой была, за правду и помирать не страшно. Может когда еще и свидимся,– сказал старик и действительно медвежьей хваткой обнял Алексея и пожал ему руку.