– Дай позвонить. Будут тебе мотивы! Дай позвонить, слышишь?! Слышишь, дай!!!..
… Человек вновь открывает глаза, а вокруг него к двум бушующим стихиям вот-вот добавится третья. Почва планеты вся сотрясается и уже слышен ужасный треск ее коры, очень скоро ее раскаленные внутренности вырвутся из глубин. В нем тоже клокочет ненависть, теперь абсолютно конкретная и ясная. Ненависть к человеку, которым он из-за чего-то дорожил больше, чем тем самым мгновением, которым все дорожат в том абсурдном мире, о котором он теперь зачем-то знает все. Эта ненависть сильнее той предыдущей бессмысленной злобы на все гармоничное и совершенное, она концентрирует всю эту злость, она ищет ей выход и у нее есть лицо, лицо с большими темно-зелеными глазами. Человек больше не кричит, он только улыбается страшным кровожадным оскалом и хохочет в лицо урагану, срывающему своим острым песком с него кожу кусок за куском.
И вот уже от человека остается лишь остов с остатками плоти, а его смех, в тысячи децибел, слился с какофонией светопреставления происходящего уже по его воле. Песчаная буря раздувает его ненависть и становится ее частью, послушной и управляемой. Очень скоро этой ненависти места будет мало и во всем чуждо-планетном океане, куда разносит ее ураган. И грохочет и стонет каменный каркас это странной древней планиды, и извергается повсюду желто-красная жижа лавы, испаряя гигантские волны, словно капли на раскаленной сковороде.
И когда последний прах его скелета уносится серым песком, человек становится духом, духом лишенным оков и пределов. Этот дух теперь и есть сама ненависть, сама злость, само разрушение. Этот дух теперь часть пространства, и с каждой секундой он ширится и рано или поздно заполнит собою все. Его сила безгранична и беспощадна. Словно птичье яйцо с тонкой скорлупой разлетается планета, приютившая это бесконечное зло. А за ней следом и все видимое вокруг не минует этой участи. Сюрреалистичным фейерверком взрываются звезды, бесчисленные черные дыры, появляющиеся на их месте, утаскивают в свое бездонное чрево остатки когда-то задуманного и воплощенного.
Духу потребуется не одна вечность, чтобы добраться до той Вселенной, где еще остается память об этих зеленых глазах, где еще жива многократно переродившаяся их сущность, и дух не может ждать, да и на полвечности у него еще недостаточно сил. Разрушение прекращается. Духу нужны еще воспоминания того жалкого существа, которое кричало и хохотало несколько тысячелетий назад где-то в ближних галактиках, от которых нет теперь и следа. И ненависть в последний раз обретает совершенное воплощение…
… В комнате для свиданий с зарешеченными окнами и сизо-синими стенами стоял сумрак. За железным столом под светом дико архаичной лампы накаливания, седая женщина доставала из своей сумки нехитрый провиант, выкладывая его на блестящую от царапин столешницу. Одетая в черный, из чего-то наподобие кожи, комбинезон, женщина походила на байкера, только шлема при ней не было. Ее круглое и детское, совсем без морщин лицо, светилось улыбкой надежды, а темно-зеленые глаза любовью, той диковинной и чистой любовью, какую можно разглядеть только у юных наивных девочек во взглядах, еще не знавших никогда горя. Закончив с провизией, женщина достала из дорожной сумки красное из органзы платье, и помещение наполнилось запахом ее холодно-цветочных немного терпких духов.
Женщина стояла спиной к двери в красном, открытом до талии платье, с платиновыми волосами, заплетенными в ассиметричную косу, в терракотовых туфлях с высоким каблуком, со скрещенными на груди руками и опущенной головой. Ее фигура пребывала в статичном напряжении ожидания. Гулко и мерзко, пробирая до нутра, заскрипела тяжелая дверь, и в комнату, громыхая подошвами тяжелых ботинок, вошел конвойный. Не в силах повернуться и ощутив на себе ледяной взгляд, женщина пошатнулась и уперлась обеими руками в острые края стола.
На пороге стоял лысый старик в темно-серой полосатой робе, скованный наручниками по рукам и ногам, накинув на обе ладони свою тюремную шапку. С выцветшими карими глазами и застывшими скорбными складками морщин у рта и лба, его лицо походило на безжизненную маску. Медленно без всякого интереса он переводил свой тяжелый взгляд с охранника на женщину и обратно, оставаясь неподвижным. И как будто, пресытившись отсутствием всякой динамики в позах двух этих нескончаемо чуждых ему людей, он развернулся и шагнул в темноту коридора. Остановившись лицом к стене рядом с дверью, заключенный №12141 закрыл свои утомленные, отвыкшие от любого света, глаза.
– Сержант, в карцер отведи,– атрофированными связками прохрипел заключенный и, как паясничающий клоун, заковылял, стреноженными ногами, к выходу из тюремного коридора.