– Может быть, вызвать Сусуму? – предложила она как-то раз утром, когда муж находился в особенно скверном расположении духа.
Старый Хигаси вспылил.
– Не болтай глупости! Даже если бы я умер, зачем ему возвращаться? Пусть у меня глаза не видят, но сердцем я еще не слепой. Напиши ему, пусть учится спокойно!
Старый Хигаси не только воспротивился вызову Сусуму, но и строго-настрого запретил сообщать ему о своем несчастье. По его приказанию жена написала, что из-за легкого приступа ревматизма отец не в состоянии держать кисть, поэтому за него пишет она, мать. Госпожа Хигаси сообщила печальную новость деверю и в ответ получила соболезнующее письмо и посылочку с печеньем (в посылочку была вложена записка, что печенье это получено с августейшей кухни) – вот и все. Аояги писал, что хотел бы немедленно приехать навестить больного, но – что поделаешь? – ведь он сподобился служить в высочайшей близости, и служба есть служба… В особенности сейчас, когда ходят слухи, что в недалеком времени император отправится в августейшую поездку по стране, Аояги очень и очень занят, поэтому, к величайшему его прискорбию, в настоящее время приехать никак не может и просит его извинить. «И правильно сделал, что не приехал, все равно я от этого не прозрею!» – горько усмехнулся старый Хигаси.
По мере того как шли дни, старый Хигаси немного свыкся со своим положением и стал передвигаться по дому почти без посторонней помощи, но, что ни говори, мрак, окружавший его, по-прежнему оставался непроглядным. Когда он, опираясь на руку жены, гулял по саду, то только по скрипу подошв понимал, что земля покрыта толстым слоем инея, а прислушавшись к оглушительному щебетанью птиц, догадывался, что плоды хурмы уже созрели. Когда, усталый, он засыпал днем, то во сне видел ясно вершину Фудзи, а по ночам ему часто не спалось, он просыпался задолго до света и, слушая пение петухов, думал и передумывал разные, разные думы…
Близилась зима, и деревенское жилище старого Хигаси казалось все более заброшенным и унылым.
В сознании старика, лишенного внешних впечатлений, как в темной комнате с закрытыми окнами, воспоминания и мечты рисовали все более яркие, живые картины. Днем, обхватив колени руками, или бессонными ночами, прислушиваясь к завываниям ветра, похожим на рев бушующего моря, он погружался в глубокие размышления над переменами в мире, над собственными успехами и неудачами, над судьбой человека, и яснее, чем тогда, когда он был зрячим, ему виделись тщета и бесплодность всей его жизни, разложение и скверна, царящие в мире, и тогда гнев и тоска вспыхивали в его душе с новой силой.
6
С тех пор как старый Хигаси лишился зрения и внешний мир стал для него еще безотрадней и печальней, тоска с новой силой завладела его душой. Чем больше он размышлял, тем яснее понимал, что его неудавшаяся жизнь с вечным противоборством судьбе, завершившаяся крушением, похожа на одинокую струю холодного течения, затерянную в бескрайнем морском просторе. Он сам вынужден был признать свою обособленность, свое одиночество, свое поражение.
Поражение! Он остался до конца верен своим убеждениям, он действовал так, как считал правильным, и в глубине души с гордостью полагал, что может, не стыдясь, смотреть в глаза людям – ведь он не поступился своими принципами! Но со стороны, с обычной, обывательской точки зрения все это, разумеется, означало не что иное, как поражение!
В годину реставрации Мэйдзи, возмущенный насилием и коварством кланов Сацума и Тёсю, он безрассудно встал на путь сопротивления властям, сделался политическим отщепенцем – это решение стало началом его движения вспять, началом краха. Да, но в то время многие боролись против легитимистской армии и стреляли в парчовые знамена, и их называли в те годы «врагами императора». Все они впоследствии, в должный момент и в должном месте, отказались от своих былых убеждений, прекратили борьбу и покорились веянию времени. Люди поспешили примкнуть к Сацума и Тёсю и таким путем получили место под солнцем… А он, вместо того чтобы поступить так, как они, сам отшвырнул от себя ниспосланную судьбой возможность снова встать на ноги, сам, добровольно, удалился в изгнание и заперся в глуши, избрав удел сельского жителя. С точки зрения общества это безусловно вторичное поражение…
Жизнь движется вперед с головокружительной скоростью. А он по-прежнему пытается плыть наперекор течению. Расстояние между ним и жизнью растет с каждым днем. Значит, с точки зрения общества, он безусловно неудачник. Поездка в Токио нынешней весной была последним шансом. Но и этот последний шанс он упустил. С точки зрения общества подобный поступок – предел безрассудства, нелепое упорство, непоправимая ошибка. И теперь здесь в деревне, слепой, всеми забытый, он ждет смерти, которая завершит его неудавшуюся, бесплодную жизнь… Возможно ли поражение более полное, более явное?
Он никого не винит, во всем виноват только он, он один. Он отказался от жизни, полной успеха и блеска, и выбрал жизнь неудачника… А ведь стоило ему захотеть, и он мог бы избегнуть этой участи. Разумеется, он ни о чем не жалеет… Однако старый Хигаси от природы был наделен слишком деятельным темпераментом, чтобы довольствоваться судьбой Бо-И,[183] уморившего себя голодом в Шоуянских горах. Слишком яростно горела в нем ненависть. Слишком сильна была жажда мести. Вот почему он так тяжело переживал свое поражение.
Да, поистине он – неудачник. Со всяких точек зрения, субъективно и объективно, это безусловно так. Он не пошел на службу к врагу – вот и все, чего он сумел достичь. Он бежал в эту глухомань, сохранил свой убогий кров – вот и все, что ему удалось отстоять. Двадцать долгих лет прошло со времени реставрации, а он так и не сумел ничего предпринять. Ничего не добился, ничего не свершил.
А когда через двадцать лет уединения в горах он попробовал проникнуть во вражеский лагерь, оказалось, что противник, сверх ожидания, вооружен новейшим оружием, располагает отборными войсками. Он же остался в старых доспехах, конь его одряхлел, копье заржавело. Терзаться душой, сознавая свое бессилие, – вот его удел. Вражеская крепость не пала от его натиска. О нет, совсем напротив. Это он, он сам поспешно повернул коня вспять и снова бежал в горную глушь, чтобы запереться там навсегда.
А теперь даже солнце и луна покинули его, он при жизни погружен во мрак и ждет теперь, пока не настанет мрак, еще более глубокий и беспросветный…
«Человек – сам кузнец своего счастья», – гласит пословица. Можно, конечно, утешать себя мыслью, что поражение, которое он потерпел, нанесла ему сама эпоха. Но кто же, спрашивается, так неотступно готовил ему эту участь? Кто, воплощая в себе эту пресловутую эпоху, прямо или косвенно гнал и преследовал его так упорно?
Ответ ясен – это сделали они, питомцы Тёсю и Сацума. Это они низкими и коварными методами свергли прежних феодальных князей. Это они обрекли его на жалкую участь, они, те, кто безраздельно царит сейчас во всей Японии, словно в собственной вотчине, эгоистические и корыстолюбивые, они, погрязшие в разврате и разложении…
183
«Бескорыстный Бо И отказался наследовать Цучжу-цзюню, не признал себя подданным У-вана, не принял пожалованный ему титул и предпочел умереть от голода у подножья Шоуянских гор»
Бо И считался в древнем Китае образцом честности и скромности.