Но поражение полностью перетянуло сочувствие старика Хигаси на сторону армии Минканто. Их победа не была бы его победой, но их поражение он воспринимал как свое собственное, личное поражение. Внезапный и оглушающий гром репрессий обрушился не только на отряды осаждавших неприступную крепость – он внезапным ударом упал на голову одинокого, тоскующего старика, прикованного недугом к постели в своей убогой, крытой камышом хижине, в Коею, вдали от армии наступления.
В воображении старого Хигаси снова всплывала сцена, разыгравшаяся семь месяцев назад, на даче Хияма. Ему чудились пьяные лица Фудзисава и его приспешников, которые так высокомерно бросили ему вызов. Теперь они, смеясь, провожают глазами с башен замка Тиёда бегущих, разбитых, беспомощных, как слабые щенята, воинов армии Минканто – эта картина ясно, как нарисованная, вставала перед его умственным взором. Казалось, он наяву слышит, как они насмехаются, указывая в сторону далекого Коею: «Упрямый старик! Что, попробовал помериться с нами силой?»
Но увы, гнев, пылавший в его душе, не мог стать сигнальным костром для сбора солдат разбитой армии, он лишь понапрасну пожирал жизненные силы измученного недугом тела.
Надо было сделать хоть что-нибудь, послать хоть одну стрелу в отместку врагам. Старый Хигаси, пригласив к себе одного из бывших своих учеников, начал диктовать ему длинное послание на имя Хияма и Фудзисава и вдруг, в самый разгар этого занятия, внезапно пошатнулся и упал без сознания.
5
Пришел врач, осмотрел больного, поставил диагноз – кровоизлияние в мозг, сказал, что удар произошел в легкой форме, но, поскольку организм очень истощен, ручаться за благополучный исход трудно. Нужно избегать всякого волнения, всякого напряжения нервов. Единственное лечение – покой и отдых. «Пожалуй, надо уже сейчас известить родных…» – тихонько добавил он, обращаясь к госпоже Хигаси.
Снова госпожа Хигаси направила свои стопы в родительский дом, и в результате совещания с отцом было спешно отправлено письмо Аояги, в Токио. А от Аояги полетела телеграмма в Англию.
Старый Хигаси встретил Новый год в полубессознательном состоянии.
Жена, менявшая лед в пузыре на голове мужа, слушала бессвязные речи и бред больного.
– Час настал – вперед! Руби!.. Фудзисава, негодяй! Довольно, хватит!.. – и жена, испуганно отскакивая в сторону от вытянутого кулака мужа, вздрагивала от воинственного клича, который вырывался из уст больного.
Но чаше всего старый Хигаси повторял имя Сусуму.
– Вернулся, Сусуму? О, да как же ты вырос! Ты теперь совсем взрослый мужчина! – и он смеялся счастливым смехом. – Сколько тебе исполнилось, тринадцать? Неужели только тринадцать?.. Смотри-ка, да у него уже усы растут! Вернулся, наконец… Ах ты, разбойник! Молодец, что приехал… Ну, здравствуй, здравствуй!..
Время от времени старик мучительно пытался приоткрыть глаза. Вероятно, ему казалось странным, что он не может поднять веки. Но врач уверял, что это ничего не значит и как раз то, что больной ощущает боль, внушает надежду.
Четвертого января, в новогоднюю неделю, когда впервые за долгое время погода немного прояснилась, из Токио неожиданно приехал редкий гость – сам Кокусю Аояги, приехал специально, чтобы проведать брата.
– Отец, отец, у нас гость из Токио!
– Из Токио? Разве Сусуму в Токио?
– Это не Сусуму, это я, Дзюро Аояги. Вы меня узнаете?
– А-а, Дзюро… Аояги… А, так это Дзюро? – старый Хигаси засмеялся. – Так это Дзюро… Значит, не Сусуму, а Дзюро?..
Так приветствовать человека, который служит в высочайшей близости, человека, обремененного делами, приехавшего специально из Токио, даже не закончив свои новогодние визиты и успев поздравить с праздником только министра и начальника медицинского управления! Не будь извиняющих обстоятельств, право можно было бы не на шутку обидеться!.. Но великодушный Кокусю Аояги преисполнился скорее чувством сострадания, нежели обиды. Теребя золотую цепочку на груди, он смотрел на больного брата, до неузнаваемости изменившегося за эти восемь месяцев; потом окинул взглядом грязноватую кромку матраца, на котором лежал больной, выцветшее одеяло, неприглядную, неряшливую обстановку комнаты – у хозяйки давно уже руки не доходили заняться уборкой, так много навалилось на нее забот в это последнее время. Потом Аояги придвинулся поближе к изголовью постели.
– Как вы себя чувствуете? Простите, что я так долго не подавал о себе вестей. Очень был занят по службе… – он оглянулся на невестку, подносившую ему чай.
– Что вы, что вы, ведь вы живете так далеко… Отец, Аояги-сан приехал поздравить нас с Новым годом!..
– Вот как?
– И привез целую кучу подарков! – жена пододвинула к постели большой поднос, на котором стояли банки со сгущенным молоком, куриным филе, бульоном и другими диковинками из Токио.
– Вот как?
– Да что это вы, отец, заладили «бот как!» да «вот как!»… Поблагодарите же за подарки!
– Не беспокойтесь, это совершенно лишнее! Лучше скажите, как ваше самочувствие? – Кокусю Аояги потер ладони и привычным жестом, как будто собирался пощупать пульс, взял брата за кисть костлявой, ко все еще могучей правей руки. Пальцы этой руки, похожие на узловатые корни старой сосны, казалось, хранили еще след той мощной хватки, которой они сжимали когда-то рукоятку боевого меча. Но вдруг старый Хигаси оттолкнул руку брата и застонал, мучительно силясь повернуться на постели.
– Ой, да что это с вами?
Старый Хигаси засмеялся.
– Зачем умирающему подарки? К чему игра в родственные чувства? Возвращайся домой, тебе, наверное, некогда, немедленно возвращайся!
– Да что такое вы говорите! Ведь господин Аояги приехал проведать вас, оторвался ради вас от своих дел!..
– Что от дел оторвался, это очень жаль. Смотри, чего доброго потерпишь урон в своей практике… Немедленно возвращайся обратно!
– Ну что это, право… Знаете, в последнее время с ним просто сладу нет! Наверное, это из-за болезни… – госпожа Хигаси умолкла Кокусю Аояги, слегка качнув головой, сделал ей знак глазами.
Кокусю Аояги постоянно приходилось вращаться в высшем свете, и он давно привык к капризам своих высокопоставленных пациентов. Природное великодушие в сочетании с профессиональными навыками научило его удивительному искусству все принимать с улыбкой и при этом еще уметь угождать людям.
Урезав во имя родственной любви толику от своего драгоценного времени, одна секунда которого стоила тысячу золотых, Кокусю провел целую ночь и полдня в доме брата. Он покорил госпожу Хигаси, расхвалив по-деревенски грубое угощенье невестки и уверив ее, что ее стряпня намного вкуснее, чем столичные разносолы. Он поверг в трепет врача из Кофу, почтительно именуя провинциального лекаря коллегой и советуясь с ним относительно дальнейших методов лечения. Он провел добрый час в беседе со стариком Сакаи, затронув даже вопрос о состоянии финансов в столице, и заставил своего собеседника втайне пожалеть, что дочь вышла замуж не за младшего, а за старшего из двух братьев…
В довершение всего он собственной персоной сидел у изголовья больного, придерживая пузырь со льдом рукой, украшенной дорогим перстнем. Он сам сварил бульон и поднес больному. Больше того, он сообщил брату, что взял на себя смелость вызвать телеграммой Сусуму.
Старый Хигаси рассердился. Но Кокусю Аояги был достаточно сообразителен, чтобы понять истинный смысл этого гнева. Он объяснил брату, что в его отсутствие, наверное, уже пришла ответная телеграмма, больше того, он уверен, что сам Сусуму уже плывет на пароходе в Японию и будет здесь самое позднее в конце февраля… Неторопливо изложив все эти соображения, Кокусю незаметно сумел в какой-то мере успокоить даже больного брата.