Аскеза, присущая Даниилу в монастыре, очень скоро сменилась придворным сибаритством, едва лишь митрополит водворился в Кремле. Сохранились свидетельства об изысканности стола иерарха, о богатстве его одеяний и пышности его двора. Герберштейн оставил о Данииле такое характерное замечание: «он был человек дюжий и тучный, с лицем красным — и что, по-видимому, он был предан более чреву, чем посту и молитвенным бдениям, — что когда нужно было являться в народе для служений, он придавал лицу своему бледность посредством окуривания себя серой». Митрополит, перед которым совершают каждение серой, — одна уже эта символическая деталь обещала Русской Церкви мало хорошего. Как показали дальнейшие события времени правления Даниила, так оно и оказалось.
Правда, исторический портрет митрополита Даниила нельзя живописать одними лишь черными красками. Поразительный контраст с его мало привлекательными деяниями составляют его литературные труды, которые показывают, что их автор был не лишен дарования духовного писателя. Хотя трудно понять, как все это сочеталось в одном и том же лице. Так, например, разрешив Василию III развод и повторный прелюбодейный брак, Даниил вскоре пишет замечательные произведения, посвященные обличению подобных поступков и апологии строгой моногамии.
Едва лишь став Предстоятелем Русской Церкви, Даниил предпринял действия, ставшие своего рода программными. Свою преданность Василию III, равно как и готовность действовать по указке великого князя, не считаясь с щекотливостью поручений, митрополит засвидетельствовал вскоре после своего поставления, когда вновь встал вопрос о завлечении в Москву Василия Шемячича. Даниил пригласил его в Москву, целовав крест и обещая Шемячичу неприкосновенность. То есть все то черное дело, от которого отказался Варлаам, Даниил с готовностью исполнил. Доверившись первосвятительскому слову, князь Шемячич приехал к Василию III в Москву, где, конечно же, был схвачен и посажен в заключение и вскоре уморен. Даниил же, как утверждал его современник боярин Берсень-Беклемишев, не только не стыдился своего поступка, но, напротив, радовался происшедшему и говорил, что Господь «избавил великого князя от запазушного врага Шемячича». Даниил, таким образом, совершил небывалое в истории Русской Церкви: он поставил ее на служение политическим целям государства. И хотя это было государство православное, «Третий Рим», но «Божие» и «кесарево» оказались в деятельности Даниила смешанными понятиями, что было явным симптомом духовного кризиса. Именем Церкви начинали обманывать, заключать в тюрьму, убивать и т. д. Русская православная теократическая идея, едва зародившись, оказалась сильно искаженной. И если бы не линия, которую впервые навязал Русской Церкви Василий III через Даниила, тирании Грозного с опричниной, многотысячными казнями и прочими мерзостями, вероятно, не было бы. Ее начало надо искать в том духе сервилизма, который, к сожалению, стал проникать все глубже в ткань церковного организма с этого времени. Это, конечно, не должно понимать в том смысле, что идея Третьего Рима оказалась ложной и гибельной. Никоим образом. Но и идеализировать нашу церковную и державную историю того времени также не нужно.
Но история с Шемячичем была только началом неприглядных деяний митрополита Даниила. Еще более его угодничество по отношению к великому князю проявилось, когда у государя возникли проблемы семейного характера. Великая княгиня Соломония (урожденная Сабурова) не имела детей. Для Василия III проблема заключалась в отсутствии наследника. И хотя Московский княжеский дом отнюдь не находился в ту пору на стадии вымирания, и у государя хватало родственников — дядей и братьев, ему непременно хотелось передать престол сыну. Но с Василием Соломония прожила около 20 лет, а детей у них не было. Государь винил во всем Соломонию. Правда, Василий Иоаннович не задумывался, что причина могла быть и в нем самом. Тем более, что помимо вопроса физиологического, он мог усмотреть и Промысл Божий в том, что причиной отсутствия наследника могут быть его не слишком нравственные поступки. Но государь об этом не думал. Василий Иоаннович объяснял свою озабоченность проблемой наследника возвышенно. Он говорил, что если отдать престол боковой линии московских Рюриковичей, то начнется опять на Руси междоусобица, и государство, с таким трудом собранное, снова развалится на уделы, запустеет. А там опять придут татары, и так далее… Хотя непонятно, почему именно такой должна была быть судьба Руси в случае перехода престола к кому-либо из родственников государя.
Словом, монарх задумал развестись с Соломонией ради того, чтобы обеспечить себе наследника. Мня себя православным царем, Василий уже абсолютно уверился в том, что ему позволено все ради государственного интереса, трактуемого самим великим князем так, как ему покажется выгодным. Однако Василий напрочь забыл о том, что Православная Церковь имеет весьма определенное учение о браке как таинстве. А потому в ситуации с Соломонией никаких канонических оснований для расторжения брака быть не могло. Но Василия это уже мало волновало. Он все решил, а от Церкви зависело теперь только одно: обосновать его решение и благословить монарха на попрание канонов. Бояре московские охотно советовали великому князю развестись с Соломонией и, женившись на другой, решить проблему престолонаследия. Слово было за митрополитом. Даниил, таким образом, оказался в довольно щекотливой ситуации. При всей своей угодливости митрополит не сразу решился благословить государя на столь откровенное беззаконие — насильственное пострижение и заточение ни в чем не повинной супруги в монастырь и повторную женитьбу. С точки зрения канонов это можно было квалифицировать только как блуд. Однако и отказать великому князю Даниил тоже не мог: это был не тот митрополит, который бы добровольно повторил участь Варлаама. Пережив весьма щекотливые минуты, Даниил — обладатель незаурядного дипломатического таланта — придумал, как ему выпутаться из трудного положения. Он решил послать послов к Восточным Патриархам, чтобы спросить их мнения на сей счет и благословения на развод в случае положительного исхода. Даниил рассуждал, вполне как Насреддин. Поскольку посольство отъезжало надолго, да к тому же должно было путешествовать посреди опасностей мусульманского мира, митрополит вполне мог надеяться, что многое за это время изменится само собой. Но ничего, к сожалению для Даниила, не произошло. Через год послы вернулись живыми и невредимыми и привезли отрицательный ответ Патриархов и афонских старцев: никакого развода быть не может, если нет к тому канонических предпосылок. Но Василий уже настолько свыкся с удобной ролью православного царя, которому как защитнику Церкви все позволено, и все средства хороши, что убедить его не нарушать каноны было уже невозможно.
Митрополит Даниил отлично помнил, чем кончил его предшественник. Он легко мог повторить его участь. Поэтому, взвесив все за и против, 28 ноября 1525 г. Даниил разводит великого князя с Соломонией. Ее насильственно постригают в московском Рождественском монастыре. Причем, это было сделано грубо до безобразия: Соломония отказывалась читать обеты и сбрасывала с себя монашеские одежды, и тогда один боярин протянул бывшую государыню плетью по спине. Потом ее сослали в Покровский монастырь в Суздале. В монашестве Соломония получила имя София. Позднее ее стали почитать в Суздале как местночтимую святую.
После пострига Соломонии прошло буквально два месяца, и уже 21 января митрополит Даниил обвенчал великого князя с Еленой Глинской. Событие это произвело крайне неблагоприятное впечатление на русское общество того времени. И хотя большинство людей молчало, нашлись и такие, кто при всей суровости нрава Василия III отважился высказаться. Даже одна летопись того времени прямо назвала этот брак прелюбодейным. Естественно, что ничего хорошего от него не ждали. Так и получилось: плодом этого брака стал Иоанн Грозный, а в его малолетство Елена Глинская ввергла Россию в пучину новой боярской смуты. Высказались против поступка князя и митрополита Максим Грек и Троицкий игумен Паисий. На обоих быстро нашли управу. Даниил таких вещей не прощал и умел расправляться с врагами весьма решительно. Но все же митрополит чувствовал себя неловко и пытался сгладить тягостное впечатление от всего происшедшего своими литературными трудами. Как уже говорилось, он написал целых три слова, в которых излагал православное учение о браке и говорил о недопустимости нарушения церковных канонов в отношении таинства брака. При этом допущенное им отступление он оправдывал исключительно соображениями государственной необходимости. Писал Даниил и произведения, в которых ратовал за всеобщее введение общежительного устава в монастырях. Однако это скорее было декларацией иосифлянских убеждений митрополита, нежели реальным стремлением улучшить монастырскую жизнь. Дальше писаний дело не пошло, и ничего неизвестно о практических мерах Даниила по приведению в порядок русских монастырей на основе общего жития.