Филофей же из того, что перевернутое слово «Рим» читается как «мир», делал заключение о мировом, непреходящем значении Римского, Ромейского (т. е. Византийского) и, следовательно, Русского царства, ставшего III Римом. За этими внешне наивными способами рассуждения на самом деле стоит нечто гораздо более серьезное, чем может показаться на первый взгляд.
Филофей отмечает в своем послании к Мунехину: «О сих убо преуспокоивши слово, мала некаа словеса изречем о нынешнем православном царствии пресветлейшаго и великостолнейшаго государя нашего, иже в всей поднебесной единаго христианом царя и броздодръжателя Святых Божиих Престолъ, Святыя Вселенскиа Апостолскиа Церкве, иже вместо Римской и Костянтинополской, иже есть в богоспасном граде Москве Святаго и Славнаго Успения Пречистыя Богородица, иже едина въ вселенней паче солнца светится». Здесь говорится о значении, которого достигла в конце XV века Русская Церковь. А русский великий князь Московский называется здесь уже царем, хотя царского достоинства еще не дерзал принять официально. Но он уже именуется царем в том смысле, что является единственным православным монархом в мире, покровителем всех христиан. Как преемник императоров Византии он не может не быть царем. Филофей нарекает ему имя «во всей поднебесней единого христианам царя».
Филофей завершает послание таким звучным аккордом: «Да веси, христолюбче и боголюбче, яко вся христианская царства приидоша в конец и снидошася во едино царство нашего государя, по пророческим книгам, то есть Росеское царство: два убо Рима падоша, а третий стоит, а четвертому не быти». И далее: «…видиши ли, избранниче Божий, яко вся христианскаа царства потопишася от неверных, токмо единаго государя нашаго царство едино благодатию Христовою стоит. Подобает царствующему държати сие с великым опасением и к Богу обращением, не уповати на злато и богатство изчезновение, но уповати на все дающего Бога. А звезды, якоже и преже рекох, не помогут ничим, ни придадут ни уймут».
Таким образом, старец Филофей раскрывает четкую концепцию исторической преемственности царств. Она во многом восходит к библейским образам. В этом контексте можно вспомнить пророчества Даниила о царствах и о том, что все закончится наступлением Царства Мессии. Таким образом, мысли, которые старец Филофей высказывал в письмах к Мунехину и государю, по большому счету являются не какой-то умозрительной теорией, не идеологической концепцией, а пророчеством о судьбах последнего православного царства на земле. Политической программой слова прозорливого подвижника стали уже после того, как они были осмыслены в Москве и приняты на вооружение великокняжеской властью. Нет никаких сомнений в том, что в отличие от искусственных построений наподобие высказанных лукавым Зосимой, идеи Филофея явились следствием духовного озарения, достигнутого в аскетическом подвиге. Господь через уста подвижника дал России ответ, который помог ей осмыслить новые исторические реалии в эпоху, когда Московская держава восходила на качественно иной уровень своего бытия.
Если сегодня взглянуть на высказанные Филофеем мысли через призму всей последующей русской истории вплоть до последних лет, то можно увидеть, что ход событий подтверждает истинность Филофеева пророчества. Действительно, последним православным императором на земле был Царь-Мученик Николай II. После его гибели и разрушения православного Российского царства никакого другого православного царства — нового Рима — не возникло. Никуда «империя ромеев» более не перешла. И едва ли «Четвертый Рим» сегодня способен где-либо возникнуть, разве только покаявшаяся Русь вернется к своим истокам. Хотя опять-таки если понимать идею Рима не в смысле обязательного монархического устроения, а в значении мирового центра православной духовности, то можно считать, что Третий Рим все же не разрушен до конца, а мы, его последние граждане, живем на его руинах и даже пытаемся что-то собрать и возродить.
Идеи старца Филофея на Руси продолжали активно развиваться и в последующее время, хотя и трансформировались иногда самым причудливым образом. Этот процесс протекал уже, главным образом, в русле оформления государственной идеологии, воспринявшей за основу мысль о Москве-Третьем Риме. В XVI веке был создан целый ряд произведений, выдержанных именно в духе учения о преемственности Рима. Это такие творения, как» Сказание о великих князьях Владимирских», содержащее вымышленную генеалогию русских князей, возводимую к римскому императору Августу, или «Повесть о белом клобуке», написанная посольским толмачем Дмитрием Герасимовым. Это произведение рассказывало о переносе высшей иерархической власти вместе с ее символом — белым клобуком — из «ветхого» Рима на Русь. Повесть эта появилась сначала в Новгороде, где некоторые архиереи носили белый клобук. Творение это, надо признать, имеет целиком фантастический характер, так же, как и цикл сказаний о Мономаховом венце. Хотя в этом случае, как и в истории с белым клобуком, имели место и некоторые реальные основания для написания подобных произведений: сын Ярослава Мудрого Всеволод был женат на дочери византийского императора Константина Мономаха, а государи Московской Руси были обладателями целого набора царских регалий. И хотя реальная, историческая «Шапка Мономаха» на деле является произведением восточных мастеров из Орды или Средней Азии, созданным предположительно в XIV в., это, однако, не исключает того, что Мономах мог в свое время действительно прислать венец своему сроднику на Русь, но эта корона скорее всего просто не сохранилась после лихолетий княжеских усобиц и татарщины. Во всяком случае, в Будапеште и ныне хранится другая корона Мономаха (безусловно, подлинная), которая была прислана императором в Венгрию другому его родственнику.
Вплоть до XVII века на Руси остро переживалось и развивалось учение о Москве — III Риме. Многое в деятельности Иоанна Грозного несомненно связано с его осознанием себя как прямого преемника (и потомка: по линии бабушки — Софьи Палеолог) византийских императоров. Свою власть Иоанн во многом понимал теократически, хотя в итоге у него это приняло очень извращенный вид. Иоанн IV стал первым русским государем, который венчался на царство по византийскому чину, и при котором новое достоинство Российской державы было признано другими государствами. Идеи старца Филофея продолжали осмысляться применительно к историческим судьбам Руси и в конце XVI века, когда Русская Православная Церковь была возведена на степень Патриаршества. Это стало дальнейшим развитием византийской теократической логики: где Царь, там и Патриарх. Показательно, что в поставлении первого Московского Патриарха участвовал Патриарх Константинопольский, а позднее другие Восточные Патриархи утвердили решение о даровании Московской кафедре патриаршего достоинства. При этом в грамоту о поставлении св. Патриарха Иова вошли слова о Москве как III Риме и ее преемственности от Царьграда.
И в дальнейшем идея Москвы — III Рима живет в сознании русского человека. Идея III Рима глубочайшим образом сформировала ход русской истории в XVII столетии и понимание русскими государями и Русской Церковью своего значения, своего места в христианском мире. Удивительным образом теория Москвы — III Рима преломляется и в трагедии старообрядческого раскола. Реформы царя Алексея Михайловича и Патриарха Никона во многом также явились плодом осмысления совершенно исключительного значения Русской Церкви и Русского государства в православном мире. Обрядовая унификация, задуманная Никоном, была вызвана в значительной степени именно тем, что Русская Православная Церковь являлась реально самой обширной и влиятельной среди Поместных Православных Церквей, практически тождественной ареалу всего христианского мира. Патриарх Никон и царь Алексей Михайлович стремились консолидировать весь православный мир вокруг Москвы. С другой стороны, старообрядцы также говорят о Москве — III Риме, но в совершенно ином смысле. Для них Русь — последняя хранительница неповрежденного Православия, ибо они не доверяют грекам и иным народам, считая, что их вера искажена со времени Флорентийской унии. Поэтому обрядовое единение Москвы с греческим миром для старообрядцев означает одно — Третий Рим погиб, а Четвертому, как известно, не быти. Старообрядцам казалось, что торжество «никонианства», нового обряда в Русской Церкви, означает потерю ею благодати. Следовательно, и Царство, которое находится в симфонии с «Никонианской Церковью», — тоже не может быть Третьим Римом. Экклезиология переходит здесь в эсхатологию, и вывод отсюда староверы делают один: надо, отвергнувшись царя и патриарха, ожидать скорого конца света. Парадоксально, но великое пророчество старца Филофея стало для раскольников опорой и оправданием их антицерковной и антигосударственной деятельности.