"Старше всех вещей - бог, ибо он не рожден.
Прекраснее всего -- космос, ибо он творение бога.
Больше всего - пространство, ибо оно вмещает все.
Быстрее всего - мысль (νους), ибо она бежит без остановки.
Сильнее всего - необходимость, ибо она одолевает всех.
Мудрее всего - время, ибо оно обнаруживает все"
[Фрагменты ранних греческих философов: 103].
Что же позволило увидеть в Фалесе - источник и основу основ философии? В Фалесе, а не скажем в его младшем современнике Пифагоре, который и придумал то слово Философ. По всей видимости, это нечто, что принципиально, даже внешне отличает ориентософию от философии. Представляется это отличие - различное понимание статуса мудреца и мудрости на Востоке. Факторы смеха, авторства или игры это так сказать технические моменты - мало видимые тотальному большинству. А вот назначение мудреца очевидно всем. На Востоке мудрец это тот, кто приносит пользу. Чьи дела и поступки направленны на благо его самого или же народа. Мудрец и его продукт - мудрость это то, что материально отличает его от глупца или простеца, или попросту умного человека. Причем не как случайный, побочный результата его деятельности, а как ежедневно подтверждаемая практика. В этом смысле, Аристотель подметил необыкновенно точно: "Из сказанного ясно, что мудрость (σοφία) есть знание и интуиция наиболее ценных по своей природе вещей. Поэтому Анаксагора, Фалеса и им подобных называют мудрыми (σοφοί), ноне умными (φρόνιμοι), видя, что они игнорируют собственную выгоду, и говорят, что они знают нечто исключительное, изумительное, трудное и божественное, но бесполезное, ибо они ищут не человеческих благ" (АРИСТОТЕЛЬ. Никомахова этика, VI, 7, 1141 Ь 2-8) и еще у Плутарха: "По всей вероятности, в те времена [во времена Солона] мудрость одного только Фалеса вышла за границы практических нужд и пошла дальше них в умозрении (θεωρία),а остальные снискали имя "мудрецов" за свою политическую доблесть" (ПЛУТАРХ. Солон, 3, 8). И надо отметить народ не понял и не принял такой позиции Фалеса. То есть основная масса его современников находилась вполне в поле рациональности Востока, для которой мудрость есть основа материального благополучия. Тексты древних буквально переполнены свидетельствами того, как над позицией Фалеса смеялись, составляли анекдоты, во всю веселились над мудрецом, который был умным и бедным, который засмотревшись на звезды, проваливался в колодец. Вероятно, накал издевательств был столь силен, что по свидетельству Аристотеля: "Рассказывают, что когда Фалеса, по причине его
Рисунок 10. Первые философы Ионийской школы
бедности, укоряли в бесполезности философии, то он, смекнув по наблюдению звезд о будущем [богатом] урожае маслин, еще зимой - благо у него было немного денег - раздал их в задаток за все маслодавильни в Милете и на Хиосе. Нанял он их за бесценок, поскольку никто не давал больше, а когда пришла пора и спрос на них внезапно возрос, то стал отдавать их внаем по своему усмотрению и, собрав много денег, показал, чтo философы при желании легко могут разбогатеть, да только это не то, о чем они заботятся. (6) Вот каким образом, говорят, Фалес выказал свою мудрость" (Аристотель. Политика, А IV, 4. 1259 а 3). То, что отстаивал Фалес и его ученики, отнюдь не отстаивал его младший современник - Пифагор. Будучи наполовину Эллином, наполовину сирийцем, после посещения г. Дамаска, мыслитель отправился на юг Италии, где организовал закрытый полумонашеский, насквозь аскетический религиозный орден. Пифагор приобрел большую популярность, занимался политикой, овладел властью в городе, но в результате смуты его орден был разгромлен, сам он погиб, а его ученики рассеялись по Элладе уча пифагорейской мудрости в разных уголках ойкумены. Пифогорейцы создавали свои мистические союзы, но эллины не приняли это вполне себе протософский путь развития и со временем он совершенно угас. Завоевал популярность и распространился именно стиль Фалеса и его учеников - открытый, насмешливый, игнорирующий материальную выгоду стиль мудорствования, который все дальше и дальше отходил от своих Восточных прототипов. В конечном итоге, в лице Сократа философия нашла своего гениального выразителя. Со времени Сократа можно смело утверждать, что эллин "научился извлекать удовольствие из самого процесса мышления, не заботясь о том, какое применение могут найти результаты этих раздумий в обычной, повседневной жизни. Поиск истины интересовал их сам по себе и в принципе мог быть направлен на что угодно, будь то происхождение вселенной или истинные причины всеэллинской Пелопоннесской войны. Именно в Греции впервые появился особый человеческий тип свободомыслящего интеллектуала. Сами греки называли таких людей "философами", т. е. буквально "любомудрами". Логический акцент ставился, таким образом, не на мудрости самой по себе, а на стремлении и способности такого человека извлекать наслаждение из своего превосходно устроенного мыслительного аппарата так же, как атлет наслаждается игрой своих великолепно развитых мышц. На первый план выдвигался чисто эстетический или игровой аспект умственной деятельности, что, как мы уже видели...вообще весьма характерно для греческого отношения к жизни" [Андреев: 231].
Тем самым начавшись в эпоху полумифических Мусея, Орфея, Лина, Гомера и Гесиода проникновение в эллинский мир систем протософии Востока, достигла своего апогея в Ионии. Именно в Ионии достиг своего пика процесс мутации протософии в философию. Усилиями целой плеяды ионийцев протософия не получила своего развития как ориентософия, а мутировала в философию тем самым навсегда отошев от своих Восточных прототипов. Процесс был долгим и не простым, на протяжении века шла конкуренция нового типа мудорствования в формате Фалеса и в формате Пифагора. Но к VI в. до н. окончательная победа была за новым типом.
В этом процесс мы видим как минимум две силы способствовавшие победе стиля Фалеса. Первая сила - это разработка особых специфических методик "Философского поиска" нашедших свои первые четкие обоснования у Ксенофана, Гераклита и Парменида. "Философский поиск", как особая система ориентированная на интеллектуальную интуицию, способный на предугадывание и предсказание, несет в этих своих чертах безусловно мотив Восточной протософии с которой мы сталкивались в предыдущих лекциях. Но с насыщением его эллинскими смыслами, с трансформацией его силами эллинского языка, он становится мощной силой уводящий рождавшуюся философию от своих восточных истоков. После разработок Ксенофана, Гераклита и Парменида эллинская философия (в отличие от протософий) "создает условия для принципиально новых принципов достижения знания, и элемент случайности больше не является доминирующим. Прежде на знание можно было только набрести, и, по словам Ксенофана (В 34 DK, В 35 DK), даже не узнав, что именно найдено, только догадываться и принимать на веру то, что похоже на правду: ни на ощущения, ни на логос (разум) человек опереться не может. Теперь же, вооружившись принципами философского поиска, открытия можно совершать планомерно: исследование - δίζησις или ζήτησις - принципиально отлично от случайного открытия (εΰρεσις), более того, открытия становятся продуктивнее, если опираются на исследования, а не на случай. "Люди, исследуя, открывают лучше, чем если полагаются на богов" (В 18 DK) - эту мысль, оптимизм которой непосредственно питается от новой идеи философского поиска, Ксенофан высказывает, несмотря на тот глубокий скепсис, который он питает в отношении познания" [Вольф, 2012: 342-343]. Можно привести любопытный момент мутации сложившихся на Востоке методик под воздействием эллинского менталитета. Так исследователь описывающий этапы "философского поиска" об окончательном этапе пишет следующее "знание будет оставаться мнением, доксой, до тех пор, пока не пройдет еще одной проверки - здравым смыслом (φρόνησις), - состоящей в обращении к самому себе, самопознании (самосознании). Этот способ перевода мнения в истинное знание может показаться странным, но не для Гераклита. На этом происходит сверка сформировавшихся представлений с логосом как носителем истины, который мы уже как-то знаем, как-то слышим. Стараться услышать объективное "логическое" содержание нужно внутри себя, а не во внешнем мире, обращаться не к "именам" и образам чувственно данных вещей, к положению дел (έργον), а к их "изнанке", рассуждая о них или выстраивая отношения между ними" [Вольф, 2012: 345]. По сути, здесь имеется ключевой, как для Востока, так и для Эллады момент - наличие истинности только у сверхсовершенного. На Востоке это Бог, но для Гераклита это логос. Причем если на Востоке, скажем в Индии, началом знания является внутренний диалог с Всевышним и Абсолютным, то для эллина это завершение и подтверждение правильности его собственного видения бытия .