— Поделом тебе, Хауэлз, если тебя подомнут. Пеняй на себя.
Теперь поздно думать об установке отражателя. Только я кончил себя распекать, как услышал нарастающий плеск воды, рассекаемой носом корабля, а ещё через несколько секунд из тумана возник и сам корабль. Глаз просто не успел охватить его размеры. Тёмный форштевень, увенчанный белым полубаком, появился и заскользил мимо, в ту же секунду волна подняла фолькбот и отнесла его в сторону от грозно нависшего носа. Мой взгляд скользнул вверх по стальной стене и задержался на крыле мостика, где стоял, опираясь на поручни, молодой помощник капитана. Забавное удивление на его лице сменилось свирепой гримасой, когда он крикнул что-то весьма нелестное об этих болванах, которые зовутся яхтсменами. К сожалению, я не разобрал слов и успел только поднять два пальца в ответ, прежде чем он исчез в «гороховом супе», исчез так основательно, что хотелось спросить: да был ли он на самом деле?
Я медленно опустился на банку кокпита, у меня дрожали колени, а волосы на затылке стояли дыбом.
— Сам, сам во всём виноват.
Мрачный вой удаляющегося корабля подстегнул меня, и я открыл кормовой люк, чтобы сделать то, что надо было сделать несколько раньше, — найти радарный отражатель. Впрочем, найти отражатель было нетрудно, сложнее оказалось извлечь его из-под тросов, канистр с керосином, запасных скоб, плавучих дымовых шашек и прочих предметов, которые ухитряются скопиться в редко используемых рундуках. Наконец я вытащил его и собрал. Технически — восьмигранный пучок, а с моей точки зрения — попросту какая-то нескладная штука, тем не менее у меня стало легче на душе, когда отражатель был поднят на предельную высоту между бакштагами. Спустившись в каюту и размышляя, что приготовить на обед, я мысленно вернулся назад и представил себе судно, мчащееся мимо в каких-нибудь двадцати ярдах от яхты. А была ли у него на верхнем мостике радиолокационная антенна? Честное слово, я её не видел. Мне стало смешно. В ознаменование сего счастливого события, а также чтобы смочить пересохшую глотку, я начал трапезу с хорошей дозы джина с лимонным соком.
На следующий день была пятница. В три часа — утра довольно удручающее время суток — я трудился на палубе, ставил стаксель, спеша запрячь в него зюйд-вест силой в четыре балла, и радовался, что опять продвигаюсь на запад. Чтобы держать нужный курс, надо было идти левой скулой к ветру и волне, а это при полном заборе ветра гротом и большим стакселем было непосильной задачей для автоматического рулевого устройства. Дело в том, что развёрнутый грот заставлял яхту приводиться к ветру. Она стремилась лечь на курс вест-зюйд-вест, но это означало отклонение на двадцать градусов к югу от нужного мне курса, поэтому я снял с вахты Железного Майка и стал к румпелю. Впервые за много месяцев я сам взялся за руль, обычно Майк справлялся со своими обязанностями, а если на борту был кто-нибудь из моих друзей, я не стеснялся поручать ему управление судном — всё попросторнее в каюте.
Ну что ж, совсем неплохо. Я был тепло одет, в плотном кителе, который надёжно защищал от ветра, и натянутой на уши войлочной шляпе — как-никак холодновато. В этой обстановке обязанности рулевого были не очень обременительны. Я сидел на банке кокпита и лишь иногда вмешивался, пресекая стремление яхты отклоняться на юг. Так прошло около часа. А затем начало рассветать, и робкий проблеск зари привлёк мой взгляд к восточному горизонту, где первая серебристая подсветка утратила свою прелесть, как только редкие облачка зарозовели снизу, смущённые честью, которую им оказало солнце. А там и море включило полный свет, и можно было игнорировать очередной восход. Но игнорировать после того, как он, в который раз, очаровал меня своей красотой.
При свете дня я смог убедиться, что грот сильно трётся о правые краспицы. Я с самого начала знал об этом, но откладывал уборку паруса, дожидаясь рассвета, чтобы сподручнее было работать. И вот уже грот спущен и закреплён, оставлен только вынесенный на рейке стаксель. С таким вооружением яхта шла не хуже прежнего, но теперь парусина помогала сохранять устойчивость на курсе, и Железный Майк мог заступать на вахту. А я отправился вниз сообразить что-нибудь на завтрак, гадая при этом, как идут дела у Блонди, Фрэнсиса и Дэвида. Особенно у Дэвида. Это был день для лентяев. Как раз перед утренним визированием небо заволокли тучи, и, так как оно оставалось пасмурным, мне не пришлось определяться в полдень. В итоге я оказался без дела. Решил что-нибудь почитать. Моему другу Джеку (тому самому, который был коком во время перехода до Плимута) было поручено обеспечить судно хлебом и литературой. Когда он, насвистывая, отправился в город, я — как оказалось, неосмотрительно — заключил, что он вернётся, скажем, с четырьмя дюжинами книг и полдюжиной булок. Я забыл, что Джек — бакалейщик по призванию. Проверяя три непромокаемых мешка, заброшенных им на борт за несколько минут перед тем, как мы отошли от стенки в Плимуте, я убедился, что неправильно о нём судил. Хлеба было вдоволь — тридцать плесневелых батонов, зато книг всего шесть. Странное чувство пропорции. На сорок, предположительно, дней в море — только шесть книг? Но теперь-то ничего не поделаешь.
Что ж, посмотрим. Номер один — «Землепроходцы»; представляю себе, как Джек подумал: «Всё-таки разнообразие». Следующая — «Морская рыбная ловля». («Будет рад свежей рыбке».) Рука опять ныряет в мешок. «Океанические птицы». («Будет знать, кто летает кругом».) Дальше — «Приготовление пищи на малых судах»; издание 1909 года… «Как стать фермером»… И наконец, Тэрбер и Уайт — «А нужен ли секс?». Никаких комментариев.
И это библиотечка для одиночного мореплавателя, способного поглощать по одной книжке в день! Впрочем, Тэрбер, наверно, поможет мне удовлетворительно решить, во всяком случае, часть моих проблем. Я принялся за одного из моих любимых авторов, и вскоре Джек был прощён.
Через несколько часов, наполовину одолев Тэрбера и Уайта, я вдруг сообразил, что лучше поберечь мои ресурсы. С кривой усмешкой отложил книгу и принялся разрабатывать меню обеда.
От «Приготовления пищи на малых судах» было мало толку.
«В плавании весьма желательно располагать сохраняющим тепло ящиком с сеном внутри».
Книга горячо рекомендовала тушёную зайчатину, а также приспособление, имеющееся в любой «хорошей угольной лавке» и незаменимое для разогревания «достаточного количества вкусных мясных пирожков, которыми предусмотрительный владелец не преминёт запастись у своего повара, прежде чем выходить в море».
Бережно отложив в сторону сей очаровательный анахронизм, я разжёг свой шарнирный примус с твёрдым намерением показать викторианцам, что мы тоже не лыком шиты. Среди моих запасов, под грудой бобов и супов, лежало несколько банок копченой семги — непременная принадлежность каждого банкета. Кроме того — обезвоженные концентраты министерства сельского хозяйства и рыбного промысла. Я остановился на мясе с овощами, добавив консервированную морковь и бобы. На закуску — галеты с сыром. Может быть, немного коньячку? Когда шли приготовления, я приобрёл бутылочку «Тио Пепе» для возбуждения аппетита; он выдержанный, очень приятный. Получился славный обед. Лежа, словно тюлень, в спальном мешке и впервые за целую неделю испытывая приятную сытость, я с благодарностью думал о Дэвиде, стараниями которого удалось добыть обезвоженные концентраты. Вообще задолго до начала гонок, ещё зимой, начался очень полезный и по-своему интересный обмен идеями. Блонди пригласил меня поближе познакомиться с «Шутником» — может быть, я вынесу что-то для себя. Я готов был унести всю яхту. Во всяком случае, мне очень пригодились соображения и советы, которыми он щедро делился, ничего не утаивая. Мы обсудили маршрут, потом провиант; в частности, зашла речь о том, чтобы выращивать зелень на лотках («Не переношу консервированных овощей»). Блонди даже рассказал, какие музыкальные записи думает захватить с собой. Что до Дэвида, то я смог ему помочь наладить автоматическое рулевое управление. Попросил Блонди проверить их Дэвиду, который положил эти чертежи в основу своей конструкции. А у Дэвида была возможность достать обезвоженные концентраты, и он позаботился обо мне. Кроме того, он взял на себя нелёгкий труд снабдить всех участников гонок отличными аптечками. Но самое главное — моральный пример, которым явилось для такого неряхи, как я, зрелище моряка-одиночки, успешно творящего порядок из хаоса. Француз Жан Лакомб тоже явно был рад потолковать с товарищем по несчастью в таверне и любезно предложил мне воспользоваться его нью-йоркской квартирой — «если ты придёшь туда раньше меня, мой ами». К сожалению, я мог ответить ему только предложением принести ещё стаканчик крепкого. Словом, готовясь к гонкам, все мы всячески старались друг другу помочь. Фрэнсис? Когда я его навестил, он подробно расспросил меня, как идут мои дела и дела остальных, однако не был склонен обсуждать свои собственные. В качестве прощального подарка я получил от него карту центральной части Лондона.