Он стоит в поле — огромное вспаханное поле, коричневые борозды под кроваво-красной луной. Он бродит голый, растерянно щупает своё тело и с удивлением обнаруживает, что всё на месте, а ему что-то кажется лишним. Он нюхает, ворошит вспаханную землю. Чем это пахнет? Он продолжает искать.
А теперь идёт обратно. На клочке, где уже сидел раньше, останавливается. Снова присаживается на корточках. Понурил голову. Запах усиливается — нестерпимый запах, противный запах. И всё становится ясно.
У его души есть запах.
У него шея и нос жирафа. Этим носом он обнюхивает свою совесть. Тошнотворный запах ему отлично знаком. Вот в чём дело. Это страх!
Субботний дневной сон прерывается, я просыпаюсь после кошмара, горячий, потный. Скорей на палубу, там чистый, свежий воздух. День ослепительно яркий. Маленькие облачка-мячики нисколько не умеряют ярость солнца, и я тяжело дышу, стирая пот со лба, с бровей и щупая свои изношенные шорты, которые разлезаются по швам. Материал, хоть и потёрся кое-где, ещё мог бы послужить, но нитки, на которых всё зиждется, сгнили, и шорты буквально рассыпаются. Может быть, взяться за иголку? Однако мысль о такой нудной работе меня только раздражает, поэтому я попросту отрываю держащиеся на честном слове куски и выбрасываю их за борт. Под шортами у меня хлопчатобумажные плавки на поясе, и вот уже на мне только и осталось, что эластичный пояс, две лямки сзади да аккуратный мешочек. Дальше, как говорится, раздеваться некуда. То, что осталось, — дань не благопристойности, а удобству. Если бы я мог и душу избавить от лишней обузы, оставив самое нужное. Но это, наверное, посложнее?
Пока я бездельничал, ветер сменился, и подул слабенький ост, который почти и не чувствовался на яхте. Майк совсем одурел от жары, поэтому, вынеся генуэзский стаксель, развернув тик грота и закрепив его предохранителем, я сам стал на руль. День был великолепный. Подчиняясь моей более чуткой руке, яхта повела себя увереннее и плавно заскользила по воде со скоростью около двух узлов. Как всегда, я не старался держать компасный курс, да в этом и не было нужды. Я привык на глаз определять изменяющийся в течение дня пеленг солнца и без большого умственного напряжения вёл яхту, отклоняясь не больше чем на пять градусов от расчётного курса. Море было синее и гладкое. За кормой, иногда у самого юта, летали качурки, и я смотрел на них с симпатией. Они тоже не первый день меня сопровождали — наверно, одни и те же. Маленькие пичуги, не больше воробья, и совсем не знающие усталости. Они непрерывно махали крыльями, вопреки обычному представлению о морских птицах, парящих над океаном на широко расправленных крыльях. Качурки держались у самой поверхности воды, иногда вертясь вокруг какой-то одной точки и ловко загребая воду лапками, и казалось, что они ступают по морю. Но ни разу они не садились на воду. Я наблюдал их часами, но не видел, чтобы хоть одна качурка променяла полёт на заслуженный отдых. Всё время эти хлопотуны летели следом за яхтой, иногда отклоняясь влево или вправо ярдов на двадцать, чтобы исследовать очередной проплывающий мимо ком водорослей. Тюкнут три-четыре раза острым клювиком и опять присоединяются к нашему конвою, следующему на запад.
Всю вторую половину дня и вечер, не считаясь с опасностью обгореть, я стоял на руле под палящим солнцем; хотелось подольше побыть на палубе. При плотно задраенном переднем люке в каюте царила нестерпимая жара, и я спускался только выпить чашку воды да иногда взять леденец. Так прошёл день, и в конце его я с благодарностью отметил, что основательно устал. Однако я не спешил ложиться, продолжал подыскивать себе всё новые и новые дела. Убрал грот, который сильно тёрся о правую краспицу, потом, перекинув генуэзский стаксель и вынеся его на правый борт, вовсе снял грот. Используя прохладные часы, пока ещё было светло, подшил переднюю шкаторину и сменил стёршиеся кожаные прокладки. Некоторые из стальных ползунов, выгнутых в холодную из плоского листа, треснули: брак производства. Я добыл из запаса новые и был очень доволен собой, когда закончил всю работу. При поисках ползунов мне попались вымпел Сондерсфутского яхт-клуба и основательно потрёпанный Валлийский Дракон, убранные несколько дней назад. Поразмыслив, я вышел на палубу и решительно поднял их снова — один на мачте, другой на ноке с правого борта. Расправленные лёгким ветром, они красиво выглядели на фоне тёмно-синего неба с разорванными облаками.
Потянулась ночь, беспокойная ночь, подобная ручейку времени, недовольно бегущему вниз по теснине, и угрюмые камни нарушают его плавное, задумчивое течение. Я нажарился на солнце и наработался, и усталость преподнесла мне бесценный подарок — естественный сон, после которого я встретил новый день с неожиданной для самого себя уверенностью. Как одинокому путешественнику решать проблему сна? Если вы, подобно мне, обнаружили, что ограничение вашей подвижности влечёт за собой эмоциональные скачки и эти американские горы упорно не дают вам хорошенько выспаться, как выйти из этого положения? Мысли уносятся, закусив удила, в далёкие края, которые густо заселены деятельным воображением, подстёгнутым неделями одиночества. Аптечка и мощная доза снотворного? Как бы лечение не оказалось опаснее самого недуга. И вообще лучше было не одурманивать себя. Я нуждался в естественном сне. С одной стороны, меня сердило притупление моих реакций, с другой стороны, я мечтал забыться.
Я был бесконечно рад, когда, наконец, рассвело и на смену кошмарной ночи пришёл более уравновешенный день.
Снова выдалась хорошая погода; ветер восточный — второй день благоприятного ветра. Яхта шла на запад под генуэзским стакселем; грот был убран, чтобы зря не тёрся. Я потратил около часа, поставил на кливер-штаге рабочий стаксель и вынес его багром. Теперь мы шли с добавочным парусом. Лишние сто квадратных метров парусины увеличили нашу скорость на полузла. Ход был хороший. Лекарство для моей души, не хуже, чем час крепкого сна.
Утренняя обсервация, потом завтрак. Первая половина дня ушла на то, чтобы подвесить тент над палубой рубки.
В каюте так жарко, что не продохнуть. Во-первых, солнце в этих широтах нещадно жжёт, во-вторых, относительная скорость попутного ветра уменьшается за счёт нашего хода. А так как я не могу одолеть нелепый страх перед якобы приближающимся штормом, передний люк остается плотно задраенным. Эта смесь реальных фактов и не менее убедительного для меня очевидного вымысла побуждает меня действовать, хотя и не самым разумным и естественным образом. Я всего лишь налаживаю тент. А попросту — одеяло, укреплённое на бугеле гика, растянутое над палубой рубки и схваченное за углы концами упругого белого линя. Стоило потрудиться. Теперь солнце не светит больше прямо на тонкую фанерную палубу и в открытый сходной люк, раскаляя койку у правого борта.
Море совсем иначе, чем прежде, воспринимает присутствие яхты. Пять недель, пока держались западные ветры, волны упорно колотили в обшивку яхты, теперь они идут в ту же сторону, что и мы. Это большая разница. Война сменилась мирным сосуществованием. Океан явно настроился на другой лад. Правда, лёгкая зыбь по-прежнему идёт с запада, напоминая о былом разгуле, но волны вырастают за кормой, приподнимая и подталкивая легко скользящую яхту вперёд. Палуба сухая, даже морщится тут и там от излишне бурных ласк солнца. Сопротивление ходу яхты настолько ослабло, что надводный борт по большей части тоже сухой, и жёлтая окраска корпуса стала будто прозрачнее. Проходя на нос, чувствую, как палуба жжёт мои босые ноги. Она обжигает и тело, когда я ложусь на баке, единственном, кроме нестерпимо горячих коек, месте, где можно вытянуться во весь рост. Шум не такой, как раньше. Исчезли стук, треск, скрип, которые сопровождали затянувшуюся стычку. Не летят над палубой вызывающие оторопь и приятно освежающие брызги. Можно свесить голову за борт и смотреть, как ярко-жёлтый нос с мужской решительностью рассекает податливое синее море. Оно лениво расступается и скользит вдоль бортов, образуя за кормой попутную струю, а у пылкого форштевня холмик воды опять встречает гостя с милой нерешительностью, одолевает её и откидывает простыни манящего ложа то налево, то направо. Вдоль ватерлинии и на несколько дюймов вниз прилепились к обшивке мелкие ракушки и водоросли. Так как осадка превышает норму, они обжили часть корпуса, не защищённую ядовитым составом, который применяют против обрастания. Среди конусов морских уточек можно увидеть существа, напоминающие грибы на длинных ножках, с маленькой аккуратной шляпкой. Кажется, такие хрупкие создания не должны бы устоять против бурлящего тока воды вдоль обшивки, но они прочно приросли и поражают своей упругостью. Они коричневого цвета. На фоне жёлтой обшивки, в окружении ярко-синей воды они радуют глаз, как нарциссы, украшающие тенистую лужайку. Рыбы не отстают от нас. Под самым форштевнем плавает великолепно сложенный красавец, длиной четыре-пять футов. Он, серебристый, с голубым отливом, щеголяет броским, ярко-жёлтым хвостом. Так сказать, проводник нашего внушительного каравана. Время от времени, не слишком часто, летучие рыбы прорезают поверхность воды как раз перед носом яхты. Поди угадай, кто их потревожил — мы или наш мощный эскорт. Одни летят влево, другие вправо, и получается живой трепещущий веер, при виде которого дух захватывает.