По-прежнему дул вест. Впереди в прозрачной ночи мигал проблесковый буй, обозначающий крайнюю северо-восточную оконечность кораллового рифа. Лёгкий ветерок подгонял нас. Качающийся чайник, прочно сидя на горластом примусе, шумел сильнее, чем шелковистый зефир и гладящая яхту рябь. Мы сравнялись с буем, обогнули его и пошли круто к ветру левым галсом, чуть севернее нужного курса, развивая всего два узла на встречной зыби. Я бросил в воду вертушку лага, вызвал Майка на ночную вахту и отправился вниз. Как раз в эту минуту закипел чайник.
Теперь у меня в каюте был свет, и он делал её особенно уютной. Тарелки чистые, кастрюли сверкают, примус довольно покачивается на подвеске. Я несколько раз качнул помпу: трюм был сухой. Тщательно осмотрев горизонт и удостоверившись, что «пароходное пугало» заряжено горючим и ярко светит, я улёгся спать. Майка я предупредил, чтобы не сваливался к югу, там на много миль тянулся риф. Я не сомневался, что ветер ещё долго не переменится, мы успеем уйти с ним достаточно далеко от берега, но даже если он внезапно отойдёт на четыре румба (а Майк сдуру начнёт приводиться и возьмёт курс прямо на камни), я проснусь вовремя и исправлю ошибку. Короче говоря, я чувствовал себя как дома.
Я встал на рассвете, на завтрак выпил фруктового сока и кофе. Дистанция только началась, а я уже думал о финише в Новом Свете. Шестьсот пятьдесят миль до Нью-Йорка. Толика везения, и мы пройдём этот путь в шесть дней. Тот факт, что за предыдущие семь недель плавания среднесуточное пройденное расстояние составляло чуть больше половины намеченного теперь, меня нимало не смущал. Что значит уверенность в себе!
Мы продолжали идти дальше. Отражённые водой лучи заходящего солнца завлекли нас во вторую ночь. Взошла луна и осветила мирное море. И мне вспомнился маленький залив, где недавно я смотрел, как женщина в порыве чувств выставляет себя напоказ такому же холодному свету — белоснежное тело на чернильной воде. Я попытался подавить смущённый смешок, потом всё-таки улыбнулся своим мыслям. Если бы теперь…
Да, если бы только… Но что толку от этих «если». Никто не должен знать о той ночи, когда я ударил лицом в грязь. Рассвет не заставил себя ждать слишком долго, и в условленное время я вышел в эфир.
— Здесь «Эйра», «Эйра», «Эйра» вызывает морскую пограничную охрану США, Бермудская зона.
Повторив вызов несколько раз, я перешёл на приём, но из динамиков вырывались только треск да хлопки. Снова включил передатчик.
— Вызываю морскую пограничную охрану США, Бермудская зона.
Весь положенный набор слов от начала до конца, и с таким же успехом. Ни ответа, ни привета.
Ещё один повод улыбнуться. Столько дней и недель сожаления, горького раскаяния из-за того, что поломка аккумулятора вывела из строя радиостанцию, — и вот явно из-за неверно установленной антенны её радиус действия оказывается несколько меньше предполагаемого.
В полдень в субботу, 6 августа, яхта находилась в точке с координатами 34° 05 северной широты и 36° 46 западной долготы, примерно в пятистах милях от Нью-Йорка, идя круто к западному ветру, который оставался умеренным с тех самых пор, как остров пропал за горизонтом. За сутки пройдено добрых девяносто миль, неплохой результат, а чтобы достигнуть его, я потравил и грот и генуэзский стаксель, и яхта развивала гораздо больший ход, чем если бы шкоты были выбраны натуго. Не успели мы лишиться прикрытия Бермудских островов и встретить волну, как сразу открылась маленькая течь, однако она не шла ни в какое сравнение с устрашающим количеством воды в трюме, которое нас терзало из недели в неделю до подхода к Бермудам. Вторую половину дня, всю ночь и следующее утро яхта честно работала и намотала на лаг ещё девяносто две мили, на радость команде. Если не считать обычные неудобства, связанные с ходом малого судна против ветра, мне докучала только жара и усиливающаяся с каждым часом духота. Хотя все люки и иллюминаторы были открыты нараспашку, сидеть в каюте было невозможно, и я, как это у меня было заведено, выбрался на палубу.
С неё я и заметил на западе надстройки большого лайнера, который явно шёл параллельным курсом. То ли «Монарх океана», то ли «Королева Бермуды». На борт второго я поднимался, когда был на Бермуде, и даже распил по кружечке с начальством. Почему бы теперь не испытать ещё раз передатчик? Я слышал их работу радиотелефоном и знал, что они постоянно прослушивают международные частоты для передачи сигналов бедствия и циркулярных вызовов.
Пятнадцать волнующих минут провёл я, пытаясь их расшевелить. Не для того чтобы переслать радиограмму, в этом не было особой нужды, — просто хотелось поболтать с начальником радиосвязи, с которым меня тоже познакомили. Но связь не состоялась. Лайнер нёсся со скоростью около двадцати узлов, мы выжимали от силы четыре, и они скоро ушли вперёд, скрывшись из виду. При этом меня кольнуло старое знакомое чувство — боль одиночества, от которой, наверно, никуда не денешься.
Как ни радовался я, что вышел в море и начал, наконец, последний этап, двух дней одиночества было достаточно, чтобы мне опять захотелось поговорить с людьми. А может быть, и пережить новые приключения? Словом, я слегка раскис.
А тут ещё ветер посвежел и нагнал короткую крутую волну, и снова для яхты наступили суровые трудовые будни — паруса убавлены, леер захлёстывает, палубу непрерывно поливают брызги. Около полуночи погода совсем испортилась, стало ещё неуютнее. С запада под грозный аккомпанемент грома и молнии шли неистовые шкваловые тучи.
Интересно было сопоставить мою реакцию теперь с состоянием убитости, в котором я пребывал две недели назад. Физически и морально я чувствовал себя намного лучше. Я был сравнительно здоров душой и телом и, однако, с досадой убедился, что мне так же страшно, как было тогда. Проклятая молния меня казнила, раскаты грома выбивали дробь на моих натянутых нервах. Приятно ли, обретя, наконец, душевное равновесие после всяких расстройств, обнаружить, что ты не меньше прежнего восприимчив к старому недугу.
Оттого, что молнии вилами вонзались в воду, иной раз довольно близко к яхте, у меня всё сжалось под ложечкой и пересохло во рту. Стоя в люке, я судорожно держался за комингс и мигал при каждой ослепительно белой вспышке, а когда над головой раскатывался гром — непроизвольно пригибался. Будто мы проходили под огромной башней, чьи колокола издавали дребезжащий звук, когда их грубо гладила лучезарная рука. Что за пустой расход энергии! В свете молний металлическая мачта, с тревогой указующая на источник моего страха, казалась особенно голой.
Всю ночь погода наводила на меня ужас. Доискиваясь, чем же вызвана моя раздражительность, я пытался утешить себя мыслью, что моя трусость (если я трус) объясняется полным нежеланием превратиться в шкварку от случайного удара молнии. Хоть бы эта гроза поскорее ушла на восток, там в её распоряжении будут три тысячи миль пустынного океана, плюйся сколько хочешь.
Под утро волна стала ещё круче, и мне вспомнились предупреждения, услышанные от Шелдона на борту «Альбатроса». Тут и течь увеличилась. Для поднятия духа я посмотрел на океанскую карту, на которой показана вся Северная Атлантика. Дистанция от моего места до Нью-Йорка была таким пустяком перед уже пройденным, что у меня заметно отлегло от сердца. В полдень, как ни затрудняла обсервацию схватка яхты с крутой волной, я опять повеселел, убедившись, что цель ещё приблизилась. Девяносто семь миль за сутки, и мы продолжаем шлепать на северо-запад. Через двадцать четыре часа, в полдень вторника со счетов было сброшено ещё девяносто четыре мили, осталось двести восемьдесят.
Всего три дня ходу.
Пополудни на борт залетела стрекоза и приземлилась на банке кокпита. Небось была рада. Далеко её занесло от зелёных лугов. Села и замерла, только изредка вздрагивало удлинённое тело. Голубая, блестящая, твёрдая, как сапфир. Можно было подумать, что она кристаллизовалась; тронь — и рассыплется на светлые крупинки. Жёсткие крылышки напомнили мне про оставшихся далеко позади летучих рыб. Глаза — огромные, чёрные и очень серьёзные. Долго стрекоза размышляла над своей незадачей, наконец приняла решение: после получасового отдыха взлетела и пошла на юго-восток, в сторону Бермуд. Я пожелал ей счастливого пути.