— Я умею притворяться, — пробубнил практикант. — Всю жизнь так провел. А сердце всколыхнуть — не проблема. Нужно просто не спать и пить кофе. И есть еще пара таблеток, это знать надо.
Я озадаченно потер нос, дивясь находчивости Потрошителя, и продолжил:
— Затем ты заставил друга Гусева прийти ко мне и сказать, что тот якобы пытался занять у него крупную сумму денег, чтобы свалить на юга. Чтобы я поверил, что Гусев жив и скрывается. Но, уверен, он к тому моменту был уже надежно на том свете. Я тогда не понял, почему Кузьмич выглядел испуганным. Весельчак и балагур сидел в моем кабинете таким подавленным. Скорее всего, ты ему угрожал, заставил его прийти ко мне, а затем всё-таки убил. Отравил угарным газом. Но как, я пока не понял…
— Все просто, лейтенант. Я связал его марлей и бинтами. Они не пережимают сосуды как веревка, и ни одна экспертиза не покажет, что тело было связано при жизни. Я вас всех перехитрил. Сколько бы вас ни было…
— Теперь ясно, — кивнул я. — Вот почему на теле Кузьмича множество ошметков белых ниточек. Ты вернулся в гараж. Снял бинты и снова его запер. Но я тебя все-таки нашел… Игра окончена, Гена. Шах и мат. Где тело Гусева? Скажи сам.
— На бережке прикопал, — зло ухмыльнулся Потрошитель. — Если выбьешь мне сносную одиночку, так и быть, покажу.
Я едва удержался, чтоб не сплюнуть.
— Зачем ты убивал женщин?
— А ты догадайся. Раз такой умный мент. Ну? И откуда ты только, Андрей Григорьевич, такой взялся мне на голову. Местные бы меня никогда не вычислили.
— Попробую предположить, — продолжил я, — что в детстве, которое ты провел в детдоме, тебя часто били и унижали. Некоторые советские детдомы хуже тюрем. Это наша боль.
Берг скрежетнул зубами, я понял, что мыслил в правильном русле.
— Ты поклялся отомстить матери, которая обрекла тебя на многолетние страдания. Но мать ты не нашел. Или она уже к тому времени умерла.
— Сдохла, сучка… — зло прошипел практикант.
— Тогда ты решил мстить всем женщинам, которые бросили своих детей и на которых есть отметина в виде шрама внизу живота. Вот только не пойму, почему ты убивал женщин, родивших именно с помощью кесарева сечения?
— Так я появился на свет. Однажды в детдоме старшаки заперли меня в подвале на всю ночь, сказав, что я кесареныш и ненастоящий ребенок. Что мать от меня потому и отказалась, что рожден был неправильно. В подвале меня покусали крысы. От них не отобьешься, а ночь никак не кончалась. Тебе, наверное, такого переживать не приходилось! Но к утру я собрался с силами. И прибил самую большую крысу обломком трубы. И знаешь что? Остальные больше меня не трогали. Они стали пожирать мертвую тушку убитого вожака. И тогда я понял. Что прав и силен лишь тот, кто убивает. В детдоме я был слаб и тщедушен. Но жажда мести заставляла меня постоянно работать над собой. Я стал заниматься в спортивных секциях. Во всех, каких только можно было. Падал от усталости, но не бросал подготовку. Растил и лелеял свою месть. И она меня поддерживала. Но когда вырос, понял, что это не совсем правильно. Что силу можно применить и во благо, уничтожая кого-то, кто недостоин жить.
Голос его был низким, зловещим, он расползался по комнате, как дым от тлеющего огня.
— Женщины, бросившие своих детей, по-твоему, недостойны жить?
— Нет… Я хотел пойти работать в милицию. Уничтожать преступников. Но меня не взяли из-за банальной аллергии. Зря… Из меня бы получился отличный сыскарь. Я не прошел медкомиссию. И тогда я понял, что сам по себе против целого мира. Я больше не стал сопротивляться своей сущности и поступил в медицинский, чтобы лучше изучить анатомию человеческого тела.
— Раны на девушках были хаотичны, за исключением разреза на животе. Не похоже, что ты хорошо научился резать.
— Я всё умею. А это… Когда я на них нападал, в меня будто вселялся зверь. Я оглушал их, чтобы те не орали, а потом просто кромсал ножом, не мог остановиться. Такой приступ животной ярости. Когда возбуждение проходило, я делал имитацию кесарева. Чтобы люди поняли, за что эти сучки поплатились жизнью. Но они ведь ни черта не поняли, да? Идиоты…
Я откинулся на спинку стула. Чувствовал, как по телу разливается слабость. Кожа на руках побледнела. Черт… Где там скорая? Похоже, мне она тоже понадобится…
Глава 27
— Андрей, Андрей! — кто-то настырно меня тормошил.
Я открыл глаза. Надо мной навис Погодин. В глазах пелена, голова гудит, язык прилип к небу.
Блин... Все-таки я отключился. Рука пульсировала, отдавая болью во все тело, будто на ней разворачивался бульдозер. Я с трудом встал со стула. Погодин меня придерживал. Я глянул на пустую окровавленную кровать и похолодел.