— Рад был познакомиться с вами, — улыбнулся ей Лейел.
— Удачи вам в поиске обратного пути, — добавила Дит.
— С этим проблем не будет, — Зей на мгновение задержалась в арке. Не для того, чтобы что-то сказать.
Нет, лишь провела металлической пластиной вдоль практически невидимой щели в стене, расположенной на уровне глаз. Потом обернулась, подмигнула Дит и ушла.
Лейел не стал спрашивать о том, что она сделала, — если б его это касалось, ему бы сказали. Но решил, что Зей то ли включила, то ли выключила некую записывающую систему. Не зная, не наблюдают ли за ними со стороны, Лейел лишь стоял да оглядывался. Комнату Дит заполняли фиалки, лезущие изо всех щелей и отверстий в полу и стенах. Их легкий аромат наполнял воздух.
— Чей это кабинет?
— Мой. Во всяком случае, сегодня. Я так рада, что ты пришел.
— Ты никогда не рассказывала мне о департаменте Индекса.
— Я ничего не знала о нем, пока меня не направили сюда. Об Индексе никто не говорит. И мы ничего не рассказываем посторонним. Архитектор умерла три тысячи лет тому назад. Только наши механики понимают, как что работает. Тут словно…
— Сказочная страна.
— Совершенно верно.
— Место, где действие всех законов Вселенной приостановлено.
— Не всех. От силы тяжести никуда не деться. И от инерции тоже.
— Это комната словно создана для тебя, Дит.
— Многие индексаторы годами не могут попасть в цветочную комнату. С фиалками. С плетистой розой, с барвинком. Говорят, в департаменте порядка дюжины цветочных комнат. Но всегда доступна только одна. Но я оба раза работала среди фиалок.
Лейел рассмеялся. Забавно. Здорово. Не понятно только, зачем и кому это нужно. Кто запрятал такое чудо в глубинах этого мрачного здания? Он опустился в кресло. Фиалки росли из спинки, так что цветочки склонились над его плечами.
— Тебе наконец-то надоело целыми днями сидеть в квартире? — спросила Дит.
Естественно, она не могла не задаться вопросом, а почему он все-таки пришел, хотя игнорировал все прежние многочисленные предложения. Однако он не знал, может ли говорить откровенно.
— Мне нужно поговорить с тобой, — он искоса глянул на щель, с которой Зей, уходя, проделала какие-то манипуляции. — Наедине.
— Мы наедине, — ответила Дит. — Зей об этом позаботилась. Здесь безопаснее, чем в нашей квартире.
Лишь мгновение потребовалось Лейелу, чтобы понять, о чем она. Выговорить это слово он не решился.
Произнес его беззвучно, одними губами: "кобы"?
— Обычно они в библиотеку не суются. Даже если они ведут тебя специальным лучом, защитное поле его блокирует, поэтому наш разговор им не услышать. Но я думаю, они выключили луч, как только ты вошел в библиотеку.
Она нервничала. Выказывала нетерпение. Словно не хотела продолжать этот разговор. Словно ждала его ухода.
— Извини, что отрываю от работы. Раньше такого не случалось, вот я и подумал, что один раз погоды…
— Разумеется, — прервала его Дит. Нервно. Словно не хотела услышать продолжения.
Но он высказал ей все свои соображения относительно языка. Все, что он почерпнул из работ Маголиссьян и Киспиторяна. Дит успокоилась, как только поняла, что речь пойдет о его исследованиях. "Так чего же она опасалась, подумал Лейел? — Боялась, что я захочу поговорить о наших взаимоотношениях? Если да, то напрасно". Он не испытывал никакого желания усложнять и без того непростую ситуацию разговорами, которые ничем не могли помочь.
Когда он озвучил возникшие у него идеи, Дит кивнула, как случалось раньше тысячу раз в их творческих дискуссиях.
— Я не знаю, — и прежде за ней замечалось желание не сразу давать окончательный ответ.
Он же, как всегда, настаивал.
— Но что ты об этом думаешь?
Дит пожевала нижнюю губу.
— Прежде всего я никогда не рассматривала лингвистический аспект в теории общностей, не считая, разумеется, создания жаргона, но вот какие мысли приходят сразу же. Возможно, небольшие, изолированные группы людей охраняют свой язык, охраняют тщательно, поскольку язык этот неотделим от них самих.
Может, язык — один из самых могущественных ритуалов, поэтому люди, говорящие на одном языке, обладают некими качествами, которых нет у тех людей, которые не могут понять речи друг друга. Нам этого не узнать, не так ли, поскольку в последние десять тысяч лет все говорят на галактическом стандарте.
— Значит, дело не в количестве людей, а в том…
— Как они относятся к своему языку. В какой степени язык объединяет их в общность. Большие группы населения начинают думать, что все говорят так же, как и они. Они хотят выделить себя, идентифицировать среди прочих. Отсюда идет разработка жаргона и сленга, которые отделяют их от остальных. Разве то же самое не происходит с обычной речью? Дети стараются найти способы речевого общения, которыми не пользуются их родители. Профессионалы говорят на своем птичьем языке, исключая посторонних, которым недоступны ключевые слова. Все это ритуалы для выделения общности.
Лейел согласно кивал, но одно очевидное возражение у него осталось.
Не составляло это возражение тайны и для Дит.
— Да, да, я знаю, Лейел. Я сразу же выразила твой вопрос в терминах моей дисциплины. Словно физики, которые думают, что все можно объяснить физическими процессами.
Лейел рассмеялся.
— Я подумал об этом, но твои доводы не лишены здравого смысла. И объясняют, почему у общностей возникает естественная тяга к созданию собственного языка. Нам нужен объединяющий язык, язык открытого общения. Но нам так же нужны и личные языки. Разумеется, не абсолютно личные, с кем мы в этом случае сможем на них говорить? Поэтому общность формирует, создает лингвистические барьеры для посторонних, вводит термины и понятия, которые доступны только членам общности.
— И чем активнее участвует человек в жизни общности, тем лучше он овладевает этим языком и с тем большей легкостью изъясняется на нем.
— Да, это разумно, — кивнул Лейел. — Так просто. Видишь, сколь ты мне нужна.
Он знал, что его слова несут в себе упрек: почему тебя не было дома, когда у меня возникла потребность пообщаться с тобой, но он не мог их не произнести.
Сидя рядом с Дит, пусть и в этом странном, пропитанном ароматом фиалок месте, он испытывал давно забытую умиротворенность. Как она могла отдалиться от него? Для него ее присутствие превратило эту незнакомую комнату в дом. Для нее эта комната была домом, с ним или без него.
Он попытался выразить свои чувства словами, абстрактно, чтобы не причинять Дит боль.
— Я думаю, величайшая трагедия возникает, когда один член общности более предан ей, чем все остальные.
Дит чуть улыбнулась, приподняла брови. Она явно не знала, к чему клонит ее муж.
— Он все время говорит на языке общности, — продолжил Лейел. — Только с ним на этом языке не говорит никто, или говорят недостаточно. И чем больший упор он делает на этот язык, тем шире становится пропасть между ним и остальными, и в конце концов он остается один. Можешь ты представить себе что-нибудь более грустное? Кого-то переполняет язык, ему хочется говорить на нем, хочется его слышать, а вокруг нет никого, кто понял бы хоть слово.
Дит кивнула, не отрывая глаз от его лица. Она поняла, что он сказал? Теперь ему хотелось послушать ее.
Потому что он высказал все, что мог.
— Но представь себе такую ситуацию, — наконец, заговорила Дит. — Этот человек покидает то место, где его никто не понимает, переваливает через холм, попадает в новое место и внезапно слышит сотню, тысячу голосов, которые произносят те самые слова, которые он бережно хранил в памяти в эти годы одиночества.
И тогда он осознает, что на самом деле языка-то он не знает. Слова имеют тысячи значений, о которых он никогда не догадывался. Потому что каждый говорящий чуть изменяет язык, когда говорит на нем. И когда он сам решается заговорить, его собственный голос звучит в ушах, словно музыка, а другие с радостью внимают ему, потому что голос его — это вода, бьющая из фонтана, и он знает, что нашел свой дом.
Лейел не помнил, чтобы Дит так говорила — с придыханием, чуть нараспев. И говорила она о себе.