Не составляло это возражение тайны и для Дит.
— Да, да, я знаю, Лейел. Я сразу же выразила твой вопрос в терминах моей дисциплины. Словно физики, которые думают, что все можно объяснить физическими процессами.
Лейел рассмеялся.
— Я подумал об этом, но твои доводы не лишены здравого смысла. И объясняют, почему у общностей возникает естественная тяга к созданию собственного языка. Нам нужен объединяющий язык, язык открытого общения. Но нам так же нужны и личные языки. Разумеется, не абсолютно личные, с кем мы в этом случае сможем на них говорить? Поэтому общность формирует, создает лингвистические барьеры для посторонних, вводит термины и понятия, которые доступны только членам общности.
— И чем активнее участвует человек в жизни общности, тем лучше он овладевает этим языком и с тем большей легкостью изъясняется на нем.
— Да, это разумно, — кивнул Лейел. — Так просто. Видишь, сколь ты мне нужна.
Он знал, что его слова несут в себе упрек: почему тебя не было дома, когда у меня возникла потребность пообщаться с тобой, но он не мог их не произнести.
Сидя рядом с Дит, пусть и в этом странном, пропитанном ароматом фиалок месте, он испытывал давно забытую умиротворенность. Как она могла отдалиться от него? Для него ее присутствие превратило эту незнакомую комнату в дом. Для нее эта комната была домом, с ним или без него.
Он попытался выразить свои чувства словами, абстрактно, чтобы не причинять Дит боль.
— Я думаю, величайшая трагедия возникает, когда один член общности более предан ей, чем все остальные.
Дит чуть улыбнулась, приподняла брови. Она явно не знала, к чему клонит ее муж.
— Он все время говорит на языке общности, — продолжил Лейел. — Только с ним на этом языке не говорит никто, или говорят недостаточно. И чем больший упор он делает на этот язык, тем шире становится пропасть между ним и остальными, и в конце концов он остается один. Можешь ты представить себе что-нибудь более грустное? Кого-то переполняет язык, ему хочется говорить на нем, хочется его слышать, а вокруг нет никого, кто понял бы хоть слово.
Дит кивнула, не отрывая глаз от его лица. Она поняла, что он сказал? Теперь ему хотелось послушать ее.
Потому что он высказал все, что мог.
— Но представь себе такую ситуацию, — наконец, заговорила Дит. — Этот человек покидает то место, где его никто не понимает, переваливает через холм, попадает в новое место и внезапно слышит сотню, тысячу голосов, которые произносят те самые слова, которые он бережно хранил в памяти в эти годы одиночества.
И тогда он осознает, что на самом деле языка-то он не знает. Слова имеют тысячи значений, о которых он никогда не догадывался. Потому что каждый говорящий чуть изменяет язык, когда говорит на нем. И когда он сам решается заговорить, его собственный голос звучит в ушах, словно музыка, а другие с радостью внимают ему, потому что голос его — это вода, бьющая из фонтана, и он знает, что нашел свой дом.
Лейел не помнил, чтобы Дит так говорила — с придыханием, чуть нараспев. И говорила она о себе.
"В этом месте голос ее звучал иначе, вот о чем вела она речь. Дома со мной она была одинока. Здесь, в библиотеке, она нашла тех, кто понимает ее секретный язык.
И дело не в том, что она не хотела семейного счастья.
Она на это рассчитывала, но я не понимал ее. А вот другие люди поняли. И теперь дом ее здесь, об этом она мне и говорит".
— Я понимаю, — выдохнул Лейел.
— Правда? — Дит все всматривалась в его лицо.
— Думаю, что да. Все нормально.
Она вопросительно посмотрела на него.
— Я хочу сказать, пусть будет так. Тут хорошо. В этом месте. Пусть будет так.
На ее лице отразилось облегчение, но полностью тревога не ушла.
— Напрасно ты такой грустный, Лейел. Здесь же живет счастье. И можешь делать все то же самое, что и дома.
Только не любить тебя, как свою вторую половину, да и ты не можешь любить меня, словно я — твоя неотъемлемая часть.
— Да, конечно.
— Нет, я серьезно. Ты вот занят какой-то проблемой… Я вижу, ты близок к ответу на волнующий тебя вопрос. Почему бы тебе не поработать здесь? Мы сможем говорить о том, что тебя волнует.
Лейел пожал плечами.
— Ответ совсем близок, не так ли?
— Откуда мне знать? Я — что человек, тонущий э океане темной ночью. Может, я плыву к берегу, а может — от него.
— А к каким выводам ты уже пришел? Почему бы тебе не поделиться ими со мной?
— Нет. Если эта языковая проблема… если она — аспект теории общностей, то, опираясь на нее, не ответить на вопрос: где истоки человечества?
— Почему?
— Потому что многие приматы тоже создают общности. И другие животные. Например, парнокопытные. Даже рыбы сбиваются в косяки. Пчелы. Муравьи.
Собственно, каждый многоклеточный организм есть общность. Поэтому, если разделение языков вторично по отношению к общности, тогда оно наследственный признак, передающийся в животном мире, и не может являться одним из отличительных качеств человечества.
— О! Думаю, что нет.
— Правильно думаешь.
Ее взгляд переполняло разочарование. Словно она надеялась, что прямо здесь, прямо сейчас они скажут себе и всему миру: вот они, истоки человечества. Вот с этого все и началось.
Лейел поднялся.
— Ладно. Спасибо за помощь.
— Ничем я тебе не помогла.
— Наоборот. Ты показала, что дорога, выбранная мною, ведет в тупик. Сэкономила мне много… мыслей.
Осознание, что ты на ложном пути, — это прогресс.
В науке.
Его слова несли в себе и второй смысл. Она также показала ему, что их семейная жизнь тот же тупик.
Может, она поняла его. Может, нет. Значения это не имело — он-то ее понял. Короткая история о человеке, который наконец-то нашел место, в котором почувствовал себя, как дома… как он мог упустить заложенный в нее смысл?
— Лейел… а почему бы тебе не задать твой вопрос индексаторам?
— Ты думаешь, библиотечные исследователи смогут найти ответы, недоступные мне?
— Здесь не исследовательский отдел. Это департамент Индекса.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Напиши свои вопросы. Все направления, которые ты исследовал. Лингвистическая теория. Язык приматов. И другие вопросы, ответы на которые ты искал раньше. Археологический подход. Исторический. Биологический. Родственные связи. Обычаи. Все, о чем ты можешь подумать. Запиши свои мысли в виде вопросов. А потом мы составим на них индекс.
— Составите индекс на мои вопросы?
— Именно этим мы здесь и занимаемся: читаем одно, думаем о другом, если чувствуем, что есть какая-то связь, указываем ее. Мы не говорим, что означает эта связь, но знаем, что она существует. Мы не дадим тебе ответов, Лейел, но, если ты будешь следовать за индексом, он поможет тебе разобраться в причинно-следственных связях. Ты понимаешь, о чем я?
— Я как-то не думал об этом. Ты полагаешь, что пара индексаторов могут поработать с моими вопросами?
— Не пара. Все. Это же абсурд, Дит. Я не буду даже и просить.
— Я попрошу. Здесь нет начальников, Лейел. Нам не нужно выполнять какие-то нормы. Обычно в работе несколько сотен проектов, но никто не запрещает нам заняться только одним документом.
— Это будет потеря времени. Я не смогу ничего опубликовать, Дит.
— Публикация не обязательна. Неужели ты не понимаешь? Никто, кроме нас, не знает, что мы тут делаем. Мы можем взять неопубликованный документ и поработать с ним. У нас даже нет необходимости посылать его в библиотечную картотеку.
Лейел покачал головой.
— А если они выведут меня на ответ… Нам придется опубликовать эту работу, указав в авторах двести человек?
— Это будет твоя работа, Лейел. Мы всего лишь индексаторы, не авторы. Устанавливать связи все равно придется тебе. Давай попробуем. Позволь нам поучаствовать в этом.
И вот тут Лейел понял, с чего такая настойчивость.
Завлекая мужа в Библиотеку, она притворялась, что по-прежнему является частью его жизни. Она могла убедить себя, что не бросает его, если бы он стал частью ее новой общности.
Разве она не понимала, что для него это будет невыносимо? Видеть ее здесь, такую счастливую? Приходить к ней одним из многих, тогда как в недалеком прошлом он думал, что они — единое целое? Разве он мог пойти на такое?