Лимузин подкатил к тротуару, в затылок моему такси. Мужчина, вылезший из него, дважды бросил на меня короткий взгляд, я трижды посмотрел на него, а потом мы заговорили одновременно:
— Привет, Фред, — поздоровался он.
— Док, как поживаешь? — отозвался я. — Давненько не виделись.
Действительно давненько — двадцать лет. Приехали мы, разумеется, по одному и тому же поводу. Док Лаундс подождал, пока я расплачусь с водителем, несмотря на легкий дождь. А когда я вновь посмотрел на Дока, тот стоял, задрав голову, обозревая Майл-Хай-Билдинг.
— Знаешь, на что он похож? — спросил Док. — Он похож на космическую пушку из «Грядущего». Помнишь?
Я помнил. В конце тридцатых годов «Грядущее» стал нашим культовым фильмом. Большинство из нас видело его как минимум раз десять (я вот тридцать два раза).
— Да, космическую, — улыбнулся я. — Ракетные корабли. Люди, отправляющиеся на другие планеты. В те дни мы могли поверить во что угодно, не так ли?
Он пристально посмотрел на меня.
— Я и сейчас верю, — и мы зашагали к экспресс-лифту, чтобы в его кабине подняться на крышу.
Майл-Хай-Билдинг, конечно же, не имел ничего общего с космической пушкой из «Грядущего». Скорее он походил на космическую станцию будущего из еще более старого научно-фантастического фильма «Представить только», с автоматическими гироскопами, марсианскими ракетами и молодыми парами, которые получали своих младенцев из раздаточных автоматов. Героиню играла очаровательная девушка, только-только приехавшая в Голливуд из Ирландии. После этого фильма я на всю жизнь влюбился в Морин О'Салливан.
В Майл-Хай-Билдинг не было ни гироскопов, ни ракет. Не было (к сожалению) и по-прежнему очаровательной Морин. Но этот небоскреб мог дать сто очков вперед любому старинному научно-фантастическому фильму. Путь на крышу состоял из нескольких отрезков и равнялся ровно одной миле. Благодаря стеклянным стенам ты видел, как все пять тысяч футов исчезали внизу, тогда как ты возносился вверх. На пике разгона скорость кабины достигала ста миль в час.
Дока качнуло, когда лифт разогнался.
— Очень быстро поднимаемся, — отметил он.
— Очень, — согласился я и начал рассказывать ему об этом здании. Внутри оно было пустым, как рожок мороженого, а знал я о нем достаточно много, потому что жил в Нью-Йорке, когда его строили: еще не мог позволить себе дом на Мауи. Я довольно часто встречался с Майком Террановой. Майк работал в архитектурной фирме, а познакомился я с ним, когда он иллюстрировал комикс, сделанный по одному моему научно-фантастическому рассказу, но это совсем другая история. Надо отметить, что рисунки машин и зданий удавались Майку лучше книжных иллюстраций. Поэтому, наверное, комикс выдержал только одно издание, но Майк, думаю, сделал все что мог. Он увлеченно рассказывал мне о Майл-Хай-Билдинге. «Посмотри на эти воздушные каналы, — как-то сказал он мне, когда мы гуляли по западной части Центрального парка и эта громадина высилась в тридцати кварталах от нас. Они так сильно уменьшают лобовое сопротивление, что здание не качается даже при сильном ветре. Разумеется, конструкторы поставили демпферы массы на двухсотом, трехсотом и четырехсотом этажах, которые также уменьшают раскачивание.
— Это еще один небоскреб, не более того, — ответил я.
— Это небоскреб совершенно нового типа! — возразил он. — Архитекторы поняли, что все рабочие помещения должны иметь окна наружу, поэтому по внутреннему периметру никаких офисов нет. Там можно найти только кабельные стволы да силовые балки. А три блока, где надо перейти с лифта на лифт, отданы под торговые центры. Магазины, рестораны и прочее.
— Блестящая мысль, — ответил тогда я без всякой иронии. И теперь объяснял все это Доку, пока мы возносились все выше и выше. Док же все внимательно выслушал, ньюйоркцы вообще очень терпимы к тем, кто приезжает из других городов, и сказал: «Я знаю».
А потом мы вышли на сотом этаже и мимо фонтанчиков с газировкой, магазинов, баров и ресторанов прошествовали к другому лифту, потом к третьему, четвертому и, наконец, вышли из последнего на самом верху, в пяти тысячах футов над пересечением Пятьдесят второй улицы и Шестой авеню. А уж эскалатор доставил нас в клуб.
Я не люблю стоять на месте, поэтому буквально запрыгал по ступенькам эскалатора. Док последовал моему примеру. И заметно сбил дыхание, когда мы прибыли к двери, которую уже распахнул перед нами швейцар.
— Вижу, ты поправился, — заметил я. — Наверное, слишком много ездишь на лимузинах. Должно быть, поэзия в эти дни приносит большие деньги.
Конечно, я подколол его и получил не только косой взгляд, но и прямой ответ.
— Просто не люблю таксистов. Поверь мне, на роялти с переиздания стихов разбогатеть невозможно. Да и первые издания не приносят много денег. Мои счета оплачивают выступления. Я часто читаю стихи в колледжах.
Я изумился. Видите ли, у нас футурианцев, были очень острые языки, и мы не стеснялись пускать их в ход. Предвкушение встречи с давними друзьями вызвало мысли о прошлом, поэтому я и позволил себе подколоть Дока, так что смиренный ответ Дока, его отказ принять вызов стали для меня откровением.
Потом седовласая женщина взяла у нас пальто, и даже мягкосердечный Боб усмехнулся, когда я снял свое. Причину я знал: прибыл я в той самой одежде, в которой ходил дома: брюки канареечного цвета, гавайская рубашка и плетенки-сандалии.
— Не успел переодеться, — что еще я мог ответить.
— Я просто подумал, а как же хорошо живется вам на Гавайях, — с очень серьезным видом сказал он мне и направился в зал приемов, где уже собралось много людей.
Изменения произошли, и значительные. Теперь все было не так, как прежде. Может, потому, что Лаундса уже собирались провозгласить лучшим поэтом Америки. А может, потому, что в двадцать лет человек смотрит на мир иначе, чем в семьдесят. Теперь нам не приходилось объяснять собственную уникальность, потому что в мире нашлось превеликое множество людей, которые только этим и занимались.
Не меньше ста человек кучковались вокруг официантов с подносами шампанского или разглядывали развешанные по стенам картины старых мастеров. Выделить среди толпы футурианцев не составляло труда: по лысинам и седым бородам. Окружали их журналисты и специалисты по связям с общественностью, числом превосходящие нас раз в десять. Их средний возраст колебался у цифры тридцать.
В центре зала стоял Айзек Азимов, о чем-то беседуя с Сирилом Корнблатом. Вокруг собралась самая плотная толпа, потому что их обоих действительно знал весь мир. Генерал Кайл, в парадной форме, хотя он давно вышел на пенсию, рассказывая молодой женщине с видеокамерой о своем участии в знаменитой битве за Пусан. Джек Робинсон стоял рядом, чуть позади, и внимательно слушал. Камеры его в объектив не ловили: репортеров преподаватели не интересовали, даже если речь шла об одном из самых известных профессоров Гарварда. Я увидел Джека Гиллепси с роскошной блондинкой, повисшей у него на руке (хотя ростом она была на шесть дюймов выше). Блондинка играла главную роль в одной из его пьес. Я увидел Хэннеса Бока.
Он заметно постарел, пил «кока-колу» и жевал бутерброд. По всем параметрам, известная личность. Если Джек получил Пулитцеровскую премию, то графика Хэннеса продается в лучших галереях на Пятьдесят седьмой улице по заоблачным ценам. Но есть разница между теми, кто иной раз мелькает на телеэкране, и знаменитыми. Репортеры знают, на кого направлять свои камеры. У Сирила не одна Пулитцеровская премия — целых три, и знающие люди говорят, что он получил бы и Нобелевскую, если бы у него хватило ума родиться в Боливии или Чехии. Что же касается Айзека, то Айзек есть Айзек. Советник президентов, доверенное лицо власть имущих, постоянный гость в токшоу Джека Паара, звезда сотен рекламных роликов. Он не просто знаменит. Его знают все. Куда до него сенаторам, губернаторам, кардиналам. Я видел его, спасибо телевидению, на Гавайях, в Австралии, во время океанских круизов… А ведь он никуда не летает.
Старую фотографию многократно увеличили, и Даймон Найт печально взирал на нее, когда мы с Доком подошли, чтобы пожать ему руку.