"Естественно, не получали, — подумал Лейел. — Таких ученых просто нет, если не брать в расчет самого Гэри. Возможно, с ними вровень встанет и Дит после публикации книги, над которой она сейчас работает.
Во всяком случае, нет равных, исходя из тех стандартов, которые имеют значение для Гэри и меня. Гэри создал новую науку психосторию. Я изменил и вдохнул новую жизнь в истокологию — науку об истоках человечества".
Однако тон письма Гэри ему не понравился. Вроде бы в первых строчках слышалась лесть. Вот оно что.
Гэри хотел смягчить удар, который ждал его во второй части послания. И Лейел понял, что его ждет еще до того, как прочитал следующий абзац.
Тем не менее, Лейел, я вынужден тебе отказать.
Фонд на Терминусе создан для того, чтобы собирать и сохранять знание. Цель твоей жизни — расширять границы знания. То есть нас не интересует тот вид исследований, которым ты занимаешься. Поэтому оставайся на Тренторе и продолжай работу, которая служит на благо всему человечеству. А в ссылку на Терминус пусть отправляются мужчины и женщины, не обладающие твоими талантом и способностями.
Искренне твой Гэри".
Неужели Гэри полагал его, Лейела, таким тщеславным? Неужели думал, что он прочитает эти льстивые предложения и удовлетворенно кивнет, всем довольный? Неужели мог предположить, что Лейел поверит, что в письме изложена истинная причина отказа? Неужели Гэри Селдон так плохо знал человека, которому адресовал это письмо?
Невозможно. Уж в людях-то Гэри Селдон разбирался, как никто. Действительно, его основные работы в психостории касались больших групп людей. В них рассматривалось население целых планет и звездных систем. Но интерес Гэри к большим величинам вырос из его интереса и понимания поведения отдельных личностей. Кроме того, он и Гэри стали друзьями задолго до того, как Гэри перебрался на Трентор. Разве не грант исследовательского фонда Лейела позволил Гэри сделать первые шаги в выбранном им направлении? Разве в те дни они не вели долгие беседы, свободно обмениваясь идеями, шлифуя, доводя до совершенства выдвигаемые гипотезы? Да, в последнее время (пять лет… шесть?) они виделись не так часто, но они же взрослые люди не дети. Им не нужны регулярные встречи для того, чтобы оставаться друзьями. А такое письмо не мог прислать настоящий друг. Даже если, что очень даже маловероятно, Гэри Селдон и хотел отвергнуть его заявку, не мог же он убедить себя в том, что Лейела вполне устроит такая форма отказа?
Конечно же, Гэри знал, что из-за этого письма Лейел Фоска лишится покоя. "Мужчины и женщины, не обладающие твоими талантом и способностями". Однако! Фонду на Терминусе Гэри придавал такое значение, что рискнул своей жизнью, которой мог бы лишиться, если бы его обвинили в измене. Но он пошел и на это, лишь бы запустить проект. И не верилось, что он заселяет Терминус людьми второго сорта. Нет, такие письма, как получил он, отправлялись, чтобы успокоить выдающихся ученых, которых по каким-то признакам не сочли возможным использовать в работе Фонда.
И Гэри знал, что Лейел сразу поймет, что означает это письмо.
Отсюда следовал единственный вывод.
— Гэри не мог написать такого письма, — вынес вердикт Лейел.
— Разумеется, мог, — возразила ему Дит со свойственной ей прямотой. Она вышла из ванной в халате и прочитала письмо, стоя за спиной мужа.
— Если ты так думаешь, то он сильно обидит меня. — Лейел поднялся, налил стакан пешата, начал пить маленькими глотками. Он старательно отводил глаза, чтобы не встретиться взглядом с Дит.
— Не дуйся, Лейел. Лучше подумай о проблемах, с которыми сталкивается Гэри. Времени у него совсем ничего, а сделать надо так много. Отправить на Терминус сто тысяч человек, скопировать большинство фондов Библиотеки Империи…
— Он уже отправил всех этих людей…
— Не прошло и шести месяцев, как закончился судебный процесс. Не удивительно, что вы не встречались с ним на приемах или по работе в течение… нескольких лет. Не нескольких — десяти!
— Ты хочешь сказать, что он меня забыл? Быть такого не может!
— Я хочу сказать, что он прекрасно тебя помнит. И знает, что ты не станешь искать в его письме тайный смысл. Он также знает, что ты сразу поймешь, о чем идет речь.
— Тогда, дорогая, он меня переоценил. Я не понимаю, о чем идет речь. Для меня это письмо означает только одно — писал его не Гэри.
— Тогда ты стареешь, и мне за тебя стыдно. Я буду отрицать, что мы женаты, и говорить всем, что ты — мой слабоумный дядюшка, которому я дозволяю жить в моем доме из сострадания. Детям я сообщу, что они незаконнорожденные. Они, конечно, опечалятся, узнав, что их не будет в списке наследников состояния Фоски.
Лейел бросил в нее корочкой хлеба.
— Ты — жестокая и неверная женщина, и я сожалею, что возвысил тебя, вытянув из трясины бедности и неизвестности. Ты знаешь, сделал я это исключительно из жалости.
Так они подтрунивали друг над другом с давних пор. На самом деле у Дит было весьма внушительное состояние, хотя, разумеется, оно не шло ни в какое сравнение с состоянием Лейела. И он действительно приходился ей дядей, поскольку сводная сестра Лейела, Зенна, была мачехой Дит. Мать Лейела родила Зенну до того, как встретила его отца, когда была замужем за другим человеком. Зенна ни в чем не знала нужды, но не имела никаких наследных прав на состояние Фоски. Отец Лейела как-то заметил по этому поводу:
"Бедная Зенна. А ты — счастливчик. Сперма у меня золотая". У богатых свои шутки и причуды. В семьях бедняков никаких различий между детьми не делали бы.
Отец Дит, однако, полагал, что Фоска остается Фоской, с наследством или без, и через несколько лет после свадьбы дочери решил, что и ему не грех вкусить от немереного богатства. Разумеется, он заявил, что любит именно Зенну, а до ее денег ему нет никакого дела, но верила ему разве что сама Зенна. Она вышла за него замуж и стала приемной матерью Дит. Одновременно Лейел превратился в приемного дядю своей жены. Столь сложные родственные связи немало забавляли и Лейела, и Дит.
Сегодня, однако, в словах Лейела была лишь доля шутки. Иногда возникали ситуации, когда он особенно остро нуждался в ее поддержке, когда ему хотелось чувствовать рядом ее плечо. Но частенько вместо того, чтобы поддержать мужа, она возражала ему, оспаривала его суждение. Случалось, что ее доводы убеждали его, заставляли пересмотреть свое мнение, прийти к более глубокому пониманию вопроса: тезис, антитезис, синтез — диалектика семейной жизни, результат общения с интеллектом, ни в чем не уступающим твоему собственному. Но случалось и другое: брошенный Дит вызов вызывал боль, неудовлетворенность, злость.
А Дит продолжила, не замечая его закипающей ярости:
— Гэри полагал, что ты поймешь, о чем идет речь. Поймешь, что это письмо — однозначный, окончательный отказ. Он не ходит вокруг да около, не занимается бюрократическими проволочками, не играет с тобой в политику. Не пытается тянуть резину с тем, чтобы выторговать для своего Фонда значительную финансовую поддержку. Если б он хотел получить от тебя деньги, ты знаешь, он бы прямо сказал тебе об этом.
— Я уже знаю, что дело не в деньгах.
— Напрасно ты ищешь в его письме скрытый подтекст. Он просто отказывает тебе. Раз и навсегда. На такой ответ кассация не принимается. Он надеялся, что тебе хватит ума это понять.
— Тебе было бы на руку, если бы я в это поверил.
Вот тут до нее дошло, что он злится.
— И что сие должно означать?
— Ты сможешь остаться на Тренторе и продолжать работу, которую ты ведешь со своими друзьями-бюрократами.
Лицо Дит превратилось в каменную маску.
— Я тебе говорила. Я бы с радостью полетела с тобой на Терминус.
— В это я тоже должен поверить? Даже сейчас?
Твои исследования по образованию общности среди бюрократии Империи на Терминусе продолжить невозможно.
— Наиболее важные исследования завершены. А в Библиотеке Империи я экспериментально проверяю полученные теоретические результаты.
— Но эту проверку нельзя назвать научным экспериментом, поскольку отсутствует контрольная группа.