Пленные боятся рассказывать правду о великих мучениях украинцев, которых немцы вывезли в Германию. Они заикаются лишь о том, что украинцы там живут в отдельных лагерях, в бараках. Тут мы обходимся без показаний немцев. Стоны невольников доносятся до нас в письмах. Хутор Шевкоплясов Дергачевского района Харьковской области состоит всего из нескольких десятков дворов. Несмотря на это, немцы увезли отсюда более 60 юношей и девушек. Хуторянка Оксана Игнатовна Островерх со слезами на глазах рассказывает, как негодяи увезли в Германию двух ее дочерей — Марусю и Мотю. Маруся долго пряталась от немецких чудовищ. В одну из майских ночей пошел дождь, и девушка ушла в дом спать. В хату ворвались два солдата и один полицай, схватили ее как преступницу и увезли… Писем от этой дочери Оксана не имеет, до нее дошли слухи, что многие из увезенных уже успели умереть от истощения. Насколько эти слухи соответствуют истине, мы видим из других писем, которые хуторяне получают из Германии. Перед нами открытка, которую получила Мария Захаровна Шевкопляс от своей дочери Паши из Штеттина. Сообщить открыто о своей горькой доле Паша не может, она научилась писать иносказаниями и намеками. Так, например, в хуторе недавно умерла в последней стадии чахотки девушка Галя. Паша в письме вспомнила о чахоточной Гале и пишет:
«Не думайтэ, що нам тут пагано жывеця, нам дуже харашо. Мы тут уси поправылысь, як Ваша сусидка Галя».
Пашина мать показывает фотографию, на которой сняты три смеющиеся украинские девушки. Посередине — широкоплечая, цветущая Паша. Это было советское время, когда она работала на 5-й обувной фабрике в Харькове. А теперь она из Штеттина пишет:
«Дороги ридни! Просю я Вас молиться богу, як лягаетэ, молиться, як встаетэ и такжэ за мэнэ молиться. Можэ бог дасть, то колы-небудь вэрнэмось».
Письмо искромсано немецкой цензурой. Посередине вырезана строка, один край подрезан, другой замазан черной краской. Комментариев не надо: слезы подступают к горлу при чтении этого письма. Дочь Александры Шевкопляс — Анну — поймали, как ловят собак и увезли в немецкую деревню. Анна ничего не успела с собой захватить. Через семь месяцев ее родители получают письмо, но не могут его прочесть — оно написано по-немецки. Горько и вместе с тем смешно читать немецкое письмо, написанное от имени простой украинской девушки в украинскую деревню. «Ваша дочь неграмотна?», — спрашиваем мы родителей Анны. «Нет, — отвечает отец, — она окончила семилетку». Очевидно, решила ухитриться, ибо немецкое письмо легче ускользает от внимания немецкой цензуры. Из письма от имени Анны видно, что она уже семь месяцев ходит раздетая и разутая: «У меня нет одежды. Пришли мне мои вещи, а также рукавицы, ботинки, чулки и белье. Я уже три раза вам писала по-русски, и все они приходят обратно».
Вот почему фрицы боятся давать показания о жизни наших людей в Германии. Об отношении немцев к нашим пленным немецкие пленные тоже боятся говорить правду. О фактах крайне жестокого отношения гитлеровцев к пленным красноармейцам рассказал поляк Ленговский Вернгардт — солдат армейской школы усовершенствования танковой армии. Ленговский когда-то сам испытал прелести немецкого плена и это теперь благоприятно отразилось в его отношении к русским, которых немцы заставляли его охранять.
«Они были истощены, — говорит он о пленных красноармейцах, — и обращались ко мне с различными просьбами. Чаще всего они просили кушать, и я тайком бросал им куски хлеба, картошку и другую пищу, которую мог достать в кладовой. Я сам пробыл в немецком плену 8 месяцев и понимал их положение. Однажды (не помню точно, было ли это в августе или в сентябре 1942 г.), 19-летний русский пленный просил у меня поесть. Я сказал ему: “Когда останетесь дома, поймайте курицу, выкопайте картошку и варите суп”. Затем я повел пленных на работу, а юношу оставил с тремя его товарищами дома. Он последовал моему совету. Это стало известно немецкому инспектору, который прислал двух полицейских. На вопрос одного из них: “Кто поймал курицу?” — юноша вышел вперед и сознался. Его спросили: “Что с тобой делать?” Он ответил: “Что хотите”. Полицейский здесь же его застрелил. Через полтора месяца пленные обратились ко мне с просьбой дать им покушать. Я отправился ночью с двумя из них в поле за картофелем. Об этом кто-то доложил начальству. Через два дня мне сказали: “Ты такой же, как они”. Я был отправлен на фронт». По этому рассказу можно заподозрить Ленговского в желании обеспечить себе хорошее обращение у нас в плену. Обратимся к более объективному источнику. Крестьянин из названного хутора Александр Александрович Шевкопляс рассказывает, как немцы кормили пленных, работавших вблизи хутора на железной дороге. Им давали по кружке семечек, перемешанных с просом. Когда один пленный, которого от этой пищи мучила жажда, наклонился к речке попить, немецкий солдат стукнул его прикладом по голове так, что он остался лежать. Шевкопляс рассказывает, как изголодавшихся пленных били прикладом или толстой палкой «як скотыняку» за то, что они просили кушать. Этой же палкой били тех крестьян, которые пытались дать пленным что-нибудь поесть.
Вопрос об отношении немецких солдат к нашему плену и к советской пропаганде достаточно освещен в нашем июльском обзоре. В настоящем докладе можно лишь прибавить несколько дополнительных замечаний. Немало солдат признаются откровенно, что в плен сдались потому, что бесполезно было искать другого выхода. На этот случай они не забывают запастись даже листовкой. «Я, — говорит пленный фельдфебель Гельмут Гайн, — хранил в кармане русские листовки, хотя сдаваться в плен никогда не мечтал». Другие просто заявляют, что пошли в плен, прежде всего потому, что листовки наши обещают хорошо кормить. В вопросе действенности листовок солдаты высказывают много различных мнений. Отборный фашист Вилли Даннэр заявляет с усмешкой, что «они примитивны и влияния на солдат не оказывают».
Влияние наших листовок бесспорно велико, но было бы вредно упускать из внимания большое противодействие, которое оказывают в германской армии нашей пропаганде. Во-первых, применяются всевозможные физические препятствия к сдаче в плен. Солдат Гостфишер из эсэсовской дивизии «Дас Рейх» говорит о большом влиянии наших листовок на рядовых солдат. Но он отмечает, что офицеры хорошо следят за тем, чтобы солдаты не переходили в плен. Во-вторых, против наших листовок ведется большая контрпропаганда. Ленговский сообщает, что не только немецкие, но даже польские солдаты, верят в то, что русские мучают и убивают пленных. «Если бы знали правду, — говорит Ленговский, — то пленных было бы очень много, а поляки пришли бы к нам все. Я один из немногих, которые в этом вопросе не верили немецкой пропаганде».
«Ваши листовки, — говорит Рудольф Гольноф, — солдаты читают. Все было бы хорошо и солдаты стремились бы в плен, но офицеры им всегда говорили: “То, что вам обещают в плену — все ложь: хорошего обращения не будет, а будет расстрел после допроса. А если попадете в лагерь, то будете работать как черти, голодать как собаки, пока не подохнете”.
Другой пленный обер-ефрейтор из 34-го корпусного отряда связи 3-го танкового корпуса Станислав Зубер показывает: «Я читал иллюстрированную листовку со стихотворением “Помни о своем ребенке” и вспомнил о своих детях. Также я подумал о том, кто их без меня прокормит. Большинство солдат из моей роты — молодые холостяки. Их эта листовка меньше интересовала. Вообще же немецкие офицеры говорят, что нас всех без исключения — перебежчик или нет — после допроса расстреляют. Поэтому многие не верят вашим листовкам».