«Вот и концовка очерка «В освобожденном селе», — слушая рассказ партизана, подумал Дмитрий и спросил:
— Где вы, Трофим Кузьмич, начинали партизанить?
— Под Волчанском, а дошел до Брянских лесов. Отрядом все время командовал бывший директор сахарного завода Алексей Алексеевич.
— Жданов?
— Он, точно, он! А откуда вы знаете? — Партизан собирался свернуть новую «козью ножку», но от удивления так и застыл с кисетом в руках.
— Случайно попал в дом к Жданову, когда гитлеровцы подходили к Волчанску. Жданов тогда собирался уходить в подполье. Его дочка служит со мной в одной части. Сейчас напишу ей. Она, наверное, думает, что отец погиб.
— А я на сахарном заводе мастером работал. Хорошо знал Елену Федоровну, жену Алексея Алексеевича. Веру тоже видел, но только мельком и сейчас что-то плохо припоминаю. А скажите, товарищ майор, Елена Федоровна жива?
— Нет… Под бомбежку попала… Погибла…
— Жаль. Очень ее уважали рабочие. В яслях она работала. И всегда такая добрая, ласковая была. Одним словом, сердечная женщина. Детей крепко любила. — Партизан закурил «козью ножку» и, опираясь на палку, встал. — Ну, что ж, поговорили, вспомнили кое-что, пора и на покой. Только плохо спится в метель. Многое сна напоминает… — И он медленно пошел к лежанке.
Дмитрий написал письмо Вере, закончил очерк.
Свечка догорала. Воск растекался по донышку консервной банки, В его желтой жижице погас слабый язычок огня. Дмитрий улегся на лавке. Он стал думать о Вере, о том, сколько радости принесет ей письмо, и мало-помалу задремал.
Дмитрий вскочил от громкого стука в окно.
— Хозяйка, как пройти на Медовый поселок? — раздался за окном чей-то голос.
— Идите прямо. За селом увидите большой дуб, свернете направо, а там уж по столбам, — ответила Семеновна с печки.
Дмитрий не успел укрыться шинелью, как послышались шаги и снова кто-то забарабанил в окно.
— Хозяйка, дай огонька!
— Заходи! — крикнул Дмитрий и зажег электрический фонарик.
В избу вошел солдат и, став у порога, козырнул:
— Извините, товарищ гвардии майор, потревожил вас.
— Ладно, прикуривай! Как метель?
— Не стихает! Мороз…
Надев шинель, Дмитрий вместе с бойцом вышел на улицу.
— Ты из хозяйства Курбатова? — спросил он солдата.
— Так точно! Пойду догонять своих, — ответил тот и зашагал в метель.
Ветер доносил до слуха Дмитрия скрип полозьев, перебранку ездовых и отдаленный вой волков. Едва уловимый свет луны пробивался сквозь тучи и снежные вихри.
«Как в сталинградской степи в пургу, — подумал Дмитрий. — В такую погоду шли моряки на Манштейна». И он вспомнил матроса, который просил у него в степи закурить. Бескозырку, засунутую за борт шинели.
— Зачем она тебе в мороз?
И ответ:
— Для атаки!
Дмитрий, стараясь не звякнуть щеколдой, заходит в хату и садится на лавку. Вначале он шепчет какие-то бессвязные слова, но вскоре возникают рифмы, вернее, они вспыхивают, как искорки, и слова становятся в строй.
— Хозяйка, где поворот на Медовый поселок? — снова раздается голос за окном.
— Ступай прямо! За селом увидишь большой дуб, там свернешь направо, — вспоминая слова Семеновны, отвечает Дмитрий.
— Медовый поселок… Медовый… Разбудили… Кончай работу, Солонько, — недовольно бурчит Бобрышев.
Дмитрий тушит фонарик и ложится на лавку. Холодно. Рука болит. Наверно, опухла. Спать! Надо согреться, все пройдет. Но до самого рассвета он не может уснуть. Под окном хрустит снег, звучат громкие голоса, снова кто-то спрашивает дорогу. Иногда у самого окна вспыхивает цигарка, и на стекле искрится морозный узор.
Ранним утром дед Авил привел в избу полковника Ковальчука.
— Они, товарищ начальник? Видите, какой дед. Враз собрался и нашел, — снимая старую заячью шапку, похвалил себя Авил.
— Молодцы, журналисты, приехал вас поблагодарить, — сказал полковник, расстегиваясь.
— Можно переходить от лопаты к перу? — вяло улыбнулся Дмитрий.
— А ты чего скис, шутник, заболел?
— Я? Нет!
— Вчера Ковальчук хрипел, как старый кузнечный мех. А сегодня легче. Все хорошо! Дорожная баня вылечила, — рассмеялся полковник и подошел к Дмитрию. — Дай-ка руку! Ого! Пульс учащенный…
— Вчера мы попали под бомбежку, и меня слегка задел осколок, чепуха!
— С этим не шутят, — серьезно сказал Ковальчук, — надо лечь в госпиталь, я подвезу, он здесь недалеко.
— Нет, я не болен. — Дмитрий прошелся по комнате и почувствовал сильную слабость.