Худое, нервное лицо его побледнело. Руки взмахивали все отрывистее и резче. Глаза разгоряченно блестели, и вся его жилистая фигура, казалось, налилась сталью. Он подсчитывал, сколько немецкая армия могла получить людей от тотальной мобилизации, сколько новых дивизий даст это и что будут способны сделать эти новые дивизии.
Под вихрем цифр и расчетов Бочаров удивленно смотрел на Решетникова. Сам Бочаров постоянно изучал возможности Германии и ее армии, много думал об этом. Но сейчас, слушая Решетникова, он понял, что знал слишком мало и его знания были не так объединены и систематизированы, как у Решетникова.
— Нет, нет и нет, — продолжал генерал, — чепуха, что Гитлер слаб! Бред, что ему нечем воевать! Силы у него есть, и не малые. А раз есть силы, то он будет бить. Будет! Не таков Гитлер и его окружение, не такова вся сущность немецкого фашизма. Бить, овладевать, захватывать, покорять! Вот так я понимаю фашизм. Так понимаю и политику и стратегию гитлеровцев.
Он смолк и, откинув назад светловолосую голову, торопливо закурил.
— Вы понимаете, — помолчав, вновь неторопливо заговорил Решетников, — что такое для Гитлера отказ от наступления? Это признание, что Германия войну проиграла. Да, да! Проиграла!
— Это и так видно, — возразил Бочаров.
— Видно? — отбросив папиросу, усмехнулся Решетников. — А вы помните, что многие думали после разгрома немцев под Москвой? Помните? Блицкриг сорван, немецкая армия надломлена. Ура! Победа за нами! И не только думали — говорили об этом, в газетах писали, даже Верховный Главнокомандующий в своих приказах указывал. А что получилось? Рванули немцы прошлым летом и аж до Волги, до Кавказа добрались. Вот вам и «ура», вот вам и «видно»! Нет, Андрей Николаевич, все гораздо сложнее, чем иногда кажется нам. Война — это такое сплетение самых невероятных противоречий, что разобраться в них, осмыслить все и понять не каждый может.
Решетников вновь закурил и расстегнул китель. Лицо его стало еще бледнее, тонкие губы плотно сжались, в глазах затаилась не то боль, не то обида.
— Помните, до войны, — глухо заговорил он, — сколько мы кричали: «Не отдадим ни пяди родной земли! Воевать только на чужой территории!» А что получилось?
И его слова и тон голоса всколыхнули в Бочарове то, о чем он много и мучительно думал. В его памяти опять всплыли первые дни войны, рев немецких бомбардировщиков, скрежет танков, толпы беженцев на дорогах, разрозненные группы отступающих войск.
— Трудно было, ох, и трудно! — с хрипом проговорил он, чувствуя, как в груди, все ширясь, нарастает боль.
— Не только трудно — страшно, — прошептал Решетников и, с силой сцепив тонкие пальцы, воскликнул: — Но все кончилось, осталось позади!
— Да, но в памяти все это цело, живет, — сказал Бочаров.
— И будет жить! Кто-кто, а мы-то никогда не забудем. Именно это — горечь прошлого, а еще больше обязанность перед будущим требуют от нас думать, думать, думать и делать только так, чтобы не повторить прошлого. Так что же, Андрей Николаевич, — склонился Решетников над картой, — если противник будет наступать, то с какой целью, где?
— Едва ли они попытаются вновь ударить на Москву или на Кавказ, — так же, как и Решетников, склонясь над картой, сказал Бочаров. — Пуганый зверь по старой тропе не ходит.
— С охотничьей точки зрения это верно, — возразил Решетников, — но в военном деле нередки и повторения старых вариантов в новых условиях и с новыми силами.
— А смогут ли они вообще, как в прошлом, как в позапрошлом году, развернуть наступление на широком фронте?
— Едва ли. Но даже если и смогут, то, мне кажется, не рискнут. Что сейчас для них главное? — прищурясь, задумался Решетников. — Захват новых территорий? Возможно. Но каких? Опять удар на Кавказ? Но там все разрушено. Захватить Москву? Конечно, эффект колоссальный. Но Москва такой орешек, который им не по зубам.
— Нет, Игорь Антонович, мне кажется, они будут стремиться где-то окружить как можно большую группировку наших войск. Это, во-первых, реванш за разгром на Волге. А во-вторых, ослабление наших сил и лишение нас возможности развернуть крупное наступление.
— Да, да. Возможно, возможно, — проговорил Решетников, напряженно всматриваясь в исчерченное поле карты оперативной обстановки. Его тонкие пальцы, словно ощупывая карту, скользили вдоль линии фронта, что дугой с севера, с запада и с юга огибала Орел, дальше, западнее Курска, спускалась на юг, к Сумам, затем снова резко поворачивала на восток, окаймляла Белгород и по Северному Донцу уходила к югу, оставляя позади Харьков в недалеком тылу противника. Это своеобразное начертание линии фронта, где на севере Орел, на юге Белгород и Харьков были в руках противника, а советские войска удерживали обширный плацдарм севернее, западнее и южнее Курска, уже получило свое историческое название — Курская дуга.