«Что бы я делал на его месте? — думал он, глядя на Ватутина. — Конечно, стал бы доказывать, убеждать, отстаивать свои мысли, спорить и ругаться в конце концов».
Но Ватутин, склонясь над бумагами, был невозмутим. Он неторопливо записывал что-то в свою книжечку, смотрел на выступавших и опять склонялся над книжечкой. Твердое, волевое лицо его, внимательные с прищуром глаза и все движения были спокойны, совсем обычны, словно ничего не случилось.
«Какая выдержка, какое самообладание!» — невольно удивился Решетников. Он почти два года проработал в подчинении Ватутина в Генеральном штабе, бывал с ним на выполнении важных заданий, и казалось ему, хорошо знал Ватутина. Это был человек внешне замкнутый, неразговорчивый, с упорной, непреклонной волей и суровой требовательностью. Он не допускал даже малейшего отклонения от того, что решил или сказал. Теперь же, когда провалилась его заветная мечта, рухнул, видимо, всеми душевными силами взлелеянный план, Ватутин был абсолютно спокоен, не выражал ни обиды, ни смущения, ни обычного для такого положения разочарования.
«Что это, умение владеть собой, скрывать свои чувства и переживания или искреннее сознание своей неправоты? — уже выйдя в приемную и выпив ледяной воды, думал Решетников. — А может, это именно то, что составляет одно из важнейших качеств человека военного: чтобы уметь командовать людьми, научись сначала сам подчиняться?»
Решетников хорошо знал всю жизнь Ватутина. Нынешний командующий Воронежским фронтом начал военную службу рядовым солдатом и за двадцать три года дошел до генерала армии. Но по-разному доходят до высоких чипов. Бывают и молниеносные, вихревые взлеты и трудная, от ступеньки к ступеньке, полная напряжения и борьбы армейская служба. Первое было у Ватутина или второе? Сейчас ему сорок два года, а он командующий фронтом. Судя только по возрасту Ватутина, это, несомненно, взлет. Но что прошел он за двадцать три года службы? Рядовой, курсант, взводный командир, высшая школа командного состава, помощник командира, затем командир роты, учеба в академии имени Фрунзе, работник штаба дивизии, помощник начальника отдела в штабе округа, начальник штаба дивизии, академия Генерального штаба, заместитель начальника, а через год начальник штаба Киевского военного округа, заместитель начальника Генерального штаба и теперь командующий самым крупным фронтом.
Взлет ли это? Но почему же не взлетели так другие, кто вместе с Ватутиным, кто раньше его начинал военную службу? Не хватило ума, силы воли, чтобы пройти через такую жизнь, одолеть все препятствия и, забыв самого себя, отдать все силы работе? Да, очевидно, это так. Не в этом ли причина того, что сегодня, в свой один из весьма мрачных дней, Ватутин так спокоен и невозмутим?
— Игорь Антонович! — подошел к Решетникову Ватутин. — Вы как, остаетесь или на фронт?
— Нет… Я все доложил, указания получил. Обратно теперь на фронт, — смущенно ответил Решетников, не решаясь взглянуть на Ватутина.
— Тогда поехали на аэродром. Только подождите немного. Я еще с Никитой Сергеевичем поговорю. Вот он уже идет…
От высоких дверей, склонив голову, с кожаной папкой в правой руке шел невысокий, плотный генерал-лейтенант. Видимо о чем-то напряженно думая, он шел той грузноватой походкой, какой ходят обремененные множеством забот много думающие люди.
Хрущев был хорошо известен всей стране, и Решетников знал о нем многое, но лично видел его впервые. Когда на заседании Ставки было объявлено, что член Политбюро ЦК партии Никита Сергеевич Хрущев назначен членом Военного Совета Воронежского фронта, Решетников сразу же подумал, что это означало очень многое. Несомненно, что такой деятель, как Хрущев, не мог быть послан на второстепенный фронт. С первых дней войны он находился на самых важных участках борьбы. Особенно большую работу, как хорошо знал Решетников, в первые месяцы войны провел он на юго-западном направлении и в битве на Волге. Назначение Хрущева членом Военного Совета Воронежского фронта говорило, что в предстоящей борьбе этот фронт будет решать особо важные задачи.
Хрущев все той же усталой походкой, напряженно думая, дошел до середины приемной, поднял голову, огляделся и, увидев Ватутина, твердыми, решительными шагами направился к нему. Желтое в электрическом свете лицо его с большим блестящим лбом и седыми волосами прояснилось, прищуренные глаза заулыбались, и вся невысокая, плотно сбитая фигура словно помолодела.