В распоясанных гимнастерках, без ушанок, многие в одних носках и портянках, солдаты лежали и сидели на дощатых нарах, подбрасывали в печку дрова, грудились у двери, глядя на проплывавшие мимо поля, едва очистившиеся от снега. Все были молчаливы, задумчивы; видимо, каждый вспоминал то, что осталось позади, и думал о неизвестном будущем. И только один из них, невысокий, веснушчатый паренек с большими, по-мальчишески оттопыренными ушами и нежным румянцем на курносом лице, был необычайно весел и возбужден; разгоревшимися карими глазами восхищенно глядел он на мелькавшие мокрые поля, на голые, темные от сырости рощи и перелески, на облупленные железнодорожные будки.
— Тамаев, это родина твоя? — видимо поняв состояние паренька, спросил кто-то с верхних нар.
— Родина! — протяжным вздохом ответил паренек.
— Родился тут, Алеша, да? — настойчиво переспросил совсем маленький, худенький, с остроскулым смуглым лицом Ашот Карапетян.
— И родился, и рос, и учился! Вот там, километров шестьдесят отсюда. На самом берегу Оки, у воды, как говорят у нас.
— А мой родина, ой, далеко! Черное море знаешь? Вот там. Только вода у нас соленый-соленый!
Этот разговор словно всколыхнул всех. На нарах, у погасшей печки, у распахнутой двери наперебой загомонили звонкие и хриплые голоса, мечтательно заблестели глаза, перекатом рассыпался радостный смех, и весь вагон наполнился веселым гулом.
Словно в полусне, Алеша смотрел в дверь вагона и не заметил, как поезд подошел к большой станции и остановился.
По мокрой и грязной платформе суетливо бегали солдаты. Тревожно осматривалась по сторонам пожилая женщина в огромной черной шали. В поисках пищи шныряла между людьми худая, облезлая собачонка. К вагону подходил сопровождавший команду пополнения лейтенант. За ним походкой моряка, вразвалку вышагивал коренастый солдат в серой десантной куртке, с объемистым вещмешком за спиной и каким-то длинным свертком в руках.
— Сюда садитесь, — остановись у распахнутой двери вагона, сказал коренастому лейтенант. — А вы потеснитесь немного, освободите место товарищу, — добавил он, глядя на сидевших в вагоне, и ушел.
— Здорово, орлы! — одним махом вскочив в вагон, выкрикнул коренастый и, вытянувшись, как перед большим начальством, тем же зычным голосом представился: — Еще пока не гвардии рядовой Гаркуша Потап Потапович, от роду тридцать пять лет, ни дома, ни хаты нет, никогда не было и, може, не буде… О-о-о! — озорными глазами осматривая примолкших молодых солдат, насмешливо протянул он. — Я думав, це орлы-гвардейцы, а бачу не орлов, а сусликов. Здорово, суслики! — вновь строго вытянувшись, выкрикнул он. — Мовчат, — словно обращаясь к кому-то, удивленно осмотрелся он по сторонам. — Скажите на милость, мовчат! Та що ж це такэ! Та хто ж вы? — пересыпал он свою нарочито смешливую речь украинскими словами. — А ну, вот ты, — повернулся он к Алеше, — кто ты такой будешь?
— Станковый пулеметчик, — смущенно пробормотал Алеша.
— Кто, кто? — сморщив полное, с густыми сросшимися бровями и длинным, изгорбленным носом лицо, едко переспросил Гаркуша. — Пулеметчик, говоришь? Та якой з тэбэ пулеметчик! Пулеметчик — это ж грудь — сажень, рост — пид потолок, глаза — огонь и голос — як труба военная. А ты ж кирпатый, та ще курносый, та й росточек, як у того школяра, шо матка по утрам пирожками пичкае.
— Вы… вы вот что, — вдруг выскочил из-за Алешиной спины и ринулся на Гаркушу Ашот. — Вы грубиян, вы нахал, вы плохой человек…
— Стой, стой! — невозмутимо проговорил Гаркуша и, недоуменно разводя руками, обвел всех насмешливым взглядом. — Товарищи дорогие, что ж получается? Человек в гости к вам пожаловал, а его чуть не в штыки. Грубиян, нахал, плохой человек! Як це понимать? Ну, сам ты посуди, — подступил он к Ашоту, — ты, я бачу, кавказский человек, а кавказцы гостя никогда не обижают! Так я понимаю?
— Вы никакой не гость!.. Вы оскорбитель, вы… вы… вы… вы совсем не наш человек.
— Ну, ты это брось! Человек я на сто процентов наш. Ты, я вижу, тоже наш. Росточек, правда, подкачал, но це не беда. Пудов пять каши кадровой скушаешь и пидтянешься. Как зовут-то? Давай знакомиться, може, вместе кровушку пролить доведется, — миролюбиво протянул он руку Ашоту.
— Карапетян, Ашот, — обескураженно пробормотал Ашот и нехотя пожал руку Гаркуши.
— И ты не обижайся, — подошел Гаркуша к Алеше. — Ишь, как щеки-то полыхают, сразу видать, с характером парень!
От возмущения и обиды Алеша давно намеревался сказать что-нибудь резкое, но сейчас под мягким взглядом подобревших глаз Гаркуши растерялся и бессвязно пробормотал: