— Пауль, — прервал Манштейн Фицнера, увлеченного воспоминаниями о прошлом, — ты уверен, что мы сможем опять двинуться на восток и победить русских?
— В это сейчас верит, кажется, только один человек. Это наш фюрер, — сразу же, словно продолжая начатый разговор, ответил Фицнер и, отставив кофе, склонился к Манштейну. — Фриц, ты прости неофициальность. Я по старой дружбе. Мы же не лейтенантики безусые. У нас головы седые…
— Точнее, почти голые, — поняв, что ошеломить Фицнера не удалось, добавил Манштейн.
— Ну, у тебя еще кое-что сохранилось на затылке. А вот у меня не голова, а коленка.
— Да, — задумчиво проговорил Манштейн, видя, что собеседник откровенен, — волосы — это украшение. А вот когда о голове речь идет… Ты понимаешь, Пауль, я все время думаю, думаю, ночами не сплю. Две кампании, два года войны, такие победы, а русские все держатся.
— И не только держатся, — подхватил Фицнер, — они жмут, давят, теснят нас. Мы были в пригородах Москвы, подошли к Волге, Кавказскому хребту, а теперь…
Он жадно отпил кофе, сморщил худое, изборожденное морщинами лицо и, торопливо закурив сигару, возбужденно продолжал:
— Мы потеряли сотни тысяч солдат, пролили реки крови и в конечном итоге откатились на сотни километров назад…
Нервный, надтреснутый голос Фицнера, его беспокойные глаза с опухшими веками и частое подергивание левой щеки взволновали Манштейна. Видимо, его старый друг, так же как и он сам, многое пережил и еще более переживает сейчас.
— А какие у нас были победы, какие победы! — воскликнул Манштейн и ударил ладонью по столу. — Должны же в конце концов иссякнуть силы русских!
Пухлые, дряблые щеки его потемнели, огромный голый лоб покрылся испариной.
— Приволжские степи, эти проклятые степи между Волгой и Доном! Оттуда все началось.
— Нет, Фриц, началось, кажется, раньше.
— Нет, нет! Все началось с окружения армии Паулюса. Когда Гитлер вызвал меня и приказал возглавить группу армий «Дон» и разорвать кольцо вокруг Паулюса, я был уверен, что сломлю русских и освобожу шестую армию. Но эти бескрайние степи, свирепый мороз и осатанелое упорство русских все повергли в прах. А дальше…
Манштейн отчаянно махнул рукой и одним глотком выпил рюмку коньяку. Фицнер удивленно смотрел на него, не узнавая своего друга, известного несломимой твердостью, спокойствием и фанатическим упорством.
— Да, потеряли мы слишком много, — сказал Фицнер. — А силы русских не иссякли, они все растут и растут.
— Это несомненный факт, неумолимая действительность, — подтвердил Манштейн, — но что делать? Отступать дальше нельзя, нужна победа. Но как, каким путем достичь победы?
— Вот за этим я и приехал. Гитлер хочет знать мнения командующих о планах дальнейшего ведения войны. Его особенно интересует твое мнение.
— Он мне неудачу прорыва к Паулюсу простить не может, — хмуро проговорил Манштейн.
— Но он не забыл и твои заслуги во Франции и в Крыму.
— Что Франция, что Крым! Эпизоды. Францию мы взяли шутя. А Крым нам стоил дороже, чем он стоит с любой точки зрения.
Манштейн выпил еще глоток коньяку, хрипло прокашлялся и, сузив глаза, с натугой сказал:
— Полной победы над Советами, кажется, добиться невозможно. Так что же, отступить, впустить русских в Германию? Нет! Никогда!
Глаза его вспыхнули яростью, мясистые губы плотно сжались, и на висках вспухли синие жилы.
— Так что же делать? Где выход? — повторил Фицнер.
— Добиться ничейного исхода войны, добиться хотя бы сепаратного мира.
— Но русские не пойдут на сепаратный мир.
— Их нужно заставить пойти!
— Но как, как?
— Измотать их, залить кровью, обессилить и вынудить отказаться от наступления, — с металлическим звоном в голосе, угрожающе сказал Манштейн и тише, словно убеждая не только Фицнера, но и самого себя, продолжал: — Нам сейчас как воздух нужна хоть какая-то победа. Но такая победа, которая привела бы к огромным потерям русских. Конечно, решительной победы можно достичь только наступлением. Но сейчас наступать с далеко идущими целями, как в прошлом, как в позапрошлом году, мы не можем.
— Тогда провести наступление на каком-то одном, наиболее важном участке.
— Нет! — хитро прищурился Манштейн, глядя на Фицнера. — Нет, дорогой Пауль, мы русским устроим другое. Мы их возьмем обманом, хитростью, нашим высоким военным искусством и доблестью наших войск. Вот смотри, — подвел он Фицнера к огромной, занимавшей всю стену военной карте, — моя группа армий занимает фронт от Азовского моря и до города Сумы. Это семьсот шестьдесят километров. И здесь расположены самые главные объекты, которые сейчас особенно интересуют русских. Это Донбасс, Криворожье, хлеба Украины. Русские очень упорны в достижении своих целей. Они бросят в наступление все силы, чтобы взять Донбасс, взять Украину. И когда советские армии начнут наступление, мы к этому времени припасем для них хорошенький сюрприз. Я не сомневаюсь, что наступать они будут в районе Белгорода, Харькова и южнее, стремясь выйти к Днепру и форсировать его. Чудесно! Пусть наступают. А мы подготовим для них ловушку. Вот здесь, в районе Сум, мы сосредоточим все наши танковые дивизии. Именно все, а не одну, не две и не пять. Это будет гигантский танковый кулак. Весь фронт мы прикроем пехотой, артиллерией, расставим огромное количество мин. Когда русские перейдут в наступление, мы создадим видимость упорного сопротивления и будем отходить к Днепру. Русские, конечно, устремятся вперед. Пусть, пусть идут! На десять, двадцать, на сто, на двести, пусть на триста километров. Чем дальше, тем лучше. Сопротивлением при отходе мы измотаем их, заставим растянуть и войска и тылы, заманим в мешок, и вот тогда… — Возбужденный, с круглыми огромными глазами, Манштейн яростно взмахнул кулаком и, весь дрожа, выкрикнул: — Танки — вперед!