Эван широко распахнул глаза и попытался поймать взгляд девушки, игриво смотревшей на него.
Больше он тем вечером ничего не сказал. Молча толкнул Элену на кровать и принялся покрывать поцелуями её грудь. Затем перешёл к бёдрам и долго кружил вокруг входа языком, но так его и не поцеловал. Он не стал переворачивать Элену на живот. Напротив, опрокинулся на спину и усадил её на себя.
Элена, наконец получившая достаточную свободу, чтобы справиться с пуговицами сорочки, закончила раздевать его и теперь уже сама принялась целовать, исследуя каждую впадинку на животе языком. Поймать губами член Эван ей не дал — рывком развернул так, чтобы видеть её бёдра, и стиснул, снова разводя в стороны и рассматривая, как размыкаются складочки, встречая его. Поцеловал самую щёлочку входа и пощекотал языком, забираясь внутрь.
Элена тем временем нашла возможность поймать член князя и принялась яростно сосать, поглаживая яички рукой.
Наконец Эвану надоела игра. Он снова развернул Элену лицом к себе и усадил верхом. Та приподнялась, вставляя в себя его член, и задвигался в бешеном темпе, внимательно глядя Эвану в глаза. Тот снова поймал серёжки, болтавшиеся у Элены в сосках, кончиками пальцев и принялся разминать. Элена задышала тяжело и, в очередной раз надевшись особенно глубоко прогнулась и обмякла. Эван зачарованно смотрел на неё несколько минут. Потом поймал Элену за ягодицы и, несколько раз насадив на себя, тоже кончил.
Элена упала Эвану на грудь и какое-то время лежала не шевелясь.
— Ты снова выгонишь меня? — спросила она, немножко придя в себя.
Эван колебался.
— Чёрт с ними, — наконец сказал он, — надо только предупредить Джорджа, чтобы утром не заходил никто.
Он запечатлел на лохматой макушке Элены поцелуй, осторожно отодвинул её в сторону и сполз с кровати. Напоследок, не удержавшись, пощекотал воспалённую промежность. Потом вздохнул и отправился в гардеробную искать халат.
Элена тоже не стала долго лежать — она чувствовала, что если закроет глаза, то попросту уснёт. Поднявшись, она откинула в сторону край одеяла и закусила губу. Обида мгновенно вернулась, когда она увидела лежащее между свежих подушек кружевное бельё. Абсолютно точно — не её.
— Ложись, я скоро приду, — Эван подошёл к ней со спины и, зарывшись носом в волосы, запечатлел под ухом поцелуй.
Элена стиснула зубы. Почему-то к горлу подкатил ком.
— Эван, тебе не обязательно делать вид, что я важна для тебя. Я понимаю, что это моя работа и всё.
Руки Эвана заледенели на её боках.
— И всё? — мрачно уточнил он.
Элена, не отрываясь, смотрела на предмет одежды, лежащий перед ней.
— Тебе нравится белое кружево?
— Сейчас мне абсолютно всё равно, — Эван убрал руки, — Элена, я не люблю истеричных женщин. Если ты хочешь что-то мне сказать — говори.
Элена резко развернулась и внимательно посмотрела на него.
— Ты никогда не оставляешь меня на ночь. Потому что приглашаешь кого-то ещё?
— Что? Элена, ты что-то курила?
— Вот видишь? Так о чём нам говорить. Извини, что помешала. Наверное, мне лучше вернуться к себе.
Элена выудила из-под кровати халат и, торопливо накинув на плечи, побрела к себе.
Эван проследил за ней взглядом, чертыхнулся и побрёл в гардеробную раздеваться назад.
По дороге он позвонил в колокольчик, и как только в дверях появилась голова слуги, приказал:
— Ванну мне приготовь.
Только закончив умывание, он вернулся к кровати и заметил лежащий на простынях предмет.
— Точно свихнулась, — пробормотал он и, взяв в руки панталончики, хотел было спрятать их в комод, но принюхался и ощутил запах роз.
«Надо будет сказать ей, чтобы не душила белье розами, фиалки ей больше идут», — подумал он и убрал трусики в ящик.
ГЛАВА 10
Рано утром, разбуженная Чезаре, Элена подошла к окну и увидела, что последние листья облетели с деревьев, а в воздухе кружатся влажные пушинки снега. Началась зима.
Она зябко поёжилась, обнимая собственные плечи, и долго стояла, прислонившись плечом к оконной раме: не хотелось вставать и не хотелось никуда ехать. И Эвана видеть она тоже не хотела.
Элена внезапно поняла, что абсолютно, непростительно размякла. Сделалась похожей на Ливи с её истеричным желанием найти покровителя на все времена. Но она отлично видела, как обращаются обычно такие со своими девочками — Констанс могла неделями оставаться забытой и ненужной никому, в то время как МакКензи выбирал себе девочку по вкусу. Она не могла ничего сказать, потому что полностью принадлежала тому, кто оплатил её благополучие в стенах клуба, и не могла ничего поделать, потому что для МакКензи была всего лишь игрушкой, которую можно по желанию доставать из ящика и прятать назад.