Он отвернулся в сторону, не желая видеть ее лица, не смущать в принятии решения, выпил коньяк и ждал ответных слов или действий. Что еще мог сказать он? Он действительно не любил. Да, Зина нравилась ему и хотелось выстроить отношения. Пусть и таким способом. Приживутся, полюбят друг друга — здорово! Нет — на нет и суда нет…
Ошарашенная Зинаида не знала, что делать. Нет, он не покупает ее своим положением, как посчитала в начале. Резкий тон отрезвлял, но слова о хозяйке впились в душу, пролились бальзамом на истерзанное сердце. Спать с ним, жить в одном доме и не просто жить, а хозяйкой… Нет…эти слова для нее дороже других, дороже слов о любви. Сбывалась мечта о доме, своей семье и, возможно, будущих детях. Сколько раз она грезила и предавалась фантазиям… Она станет любить его так, что никто не сможет помешать их счастью, любить неистово и преданно, как никто и никогда не любил. Он не сможет и не получится у него — не полюбить ее. Зинаида, не искушенная в настоящих чувствах, не видевшая по сути ни детства, ни юности, подползла к нему, уткнулась в колени и заплакала.
— Простите меня, Степан Петрович, не поняла я ваших слов в начале, одурела от счастья и не поняла, — молила сквозь слезы Зина.
— Ну…вот еще…сырость разводить. Терпеть не могу.
Караваев встал, пытаясь освободится от Зины, но она не могла и не хотела отпустить, вцепившись в его колени. Он отвел взгляд и через мгновение захохотал, показывая пальцем куда-то в сторону. Непонимающая Зина невольно отследила взор, замерла вначале, не понимая происходящего. В зеркале у стены — стоявший во весь рост Караваев и у его ног Зина с оголившимися грудями, обхватившая коленки. Мужской халатик немного распахнут, обнажая свисающее хозяйство, еще чуть ниже заплаканное лицо.
— Да, Зиночка, картина Репина — приплыли, — сквозь смех еле выговаривал он. — И надпись: плачь — не плачь, а слезами члену не поможешь…
Он нагнулся, поднимая Зину с коленок, смахнул пальцами слезы, усадил в кресло напротив своего, и то же присел, наблюдая за реакцией. Она еще толком ничего не сообразила, не могла прийти в себя от переполнявших чувств и эмоций. Но, постепенно осваивалась, уже мысленно представила только что виденную в зеркале картину, подняла кисти рук, словно придерживая плоть и рассмеялась.
— Вот-вот — смейся и не надейся, что мальчик станет давать тебе повод к смеху. — Он вдруг посерьезнел. — Так что? Переезжаешь ко мне?
— Извините еще раз, Степан Петрович…
— Началось лето в деревне… — Перебил ее Караваев. — Ты просто скажи: переезжаешь или нет?
— Конечно переезжаю, Степан Петрович.
Он снова не дал ей договорить:
— Степан Петрович — на людях. Дома — Степан, Степа, как угодно. Все! Дуй давай в свою конуру, расскажи подружкам, собирай барахло и не задерживайся.
Зинаида упорхнула мгновенно. Бежала и не осознавала полностью переполнявшие чувства. Что более сладостно — любовь, семья или же рассказать об этом, потрепаться с подругой о привалившем счастье. Увидеть на лице зависть и восхищение потенциальных соперниц. Все, все вместе и доставляло удовольствие, окрыляло, включая подкорку и тормозя серое вещество.
Внеслась вихрем в комнату, плюхнулась на кровать с лету.
— Все, Оленька, все! — прокричала в восхищении Зина.
— Что — все? — недоуменно спросила соседка по комнате.
— Все — это все! — Зина развела руками — Я переезжаю, подруга!
— Куда переезжаешь? Да расскажи ты толком, — возмутилась Ольга.
А Зинаиде хотелось продлить удовольствие, помурыжить немного подругу с разъяснениями. Она вытащила сигарету, прикурила, развалясь на кровати, улыбалась лукаво, наблюдая за реакцией.
— Здесь нельзя курить, — бросила Ольга. — Дуй в коридор…
— Можно, мне сейчас все можно!
— Да поясни ты толком, — начала уже сердиться подруга. — Прибежала, нашумела… Все, все…. Что все — ни хрена не понять. Ой, да ты поддатая, однако? Вот Караваев узнает — всыплет по самое не хочу…
Зина курила не торопясь, наблюдая за суетой соседки, нарочито оттягивала пояснения, продляя удовольствие. Затушила сигарету.
— Не всыплет, — бросила, как отрубила она, вставая с кровати. — Степан Петрович — мой муж!
Зинаида достала сумку, складывала в нее косметику, зубную щетку, нижнее белье. Больше суетилась, чем собиралась — собирать то, в принципе, и нечего было. Наблюдала искоса за ошарашенной подругой. Потом, внезапно обозлившись, поднесла к ее носу сжатый кулачок, прошипела, словно змея:
— Кто еще раз попытается юбку перед Караваевым задрать — так и передай всем: убью…
Зина вышла, не попрощавшись, побрела тихонько к новому жилью, все еще переживая в душе воспоминания, как хотели и пытались соблазнить ранее ее милого почти все девчонки оздоровительного центра.
В небольшом кабинете четыре стола и сейфа, вернее металлических ящика, шкаф для одежды. Все вместе опера собирались не часто и старались не опрашивать одновременно нескольких фигурантов по разным делам. Убогость кабинетов давила и, наверное, не раздражала только больших начальников — захаживали они сюда редко, делали пару другую замечаний и исчезали: не их среда. А опера сами иногда улучшали свой быт, не гнушались брать в подарок какую-нибудь безделицу. Пулков, например, не отказался от кресла, предложенного потенциальным подозреваемым. Да и креслом сей предмет назвать трудно. Всего-то радости, что на колесиках и высота регулируется.
Оперская суета не давала сосредоточиться. За соседним столом двое коллег пытались расколоть бритого наголо подростка по разбойному нападению. Хотя подростком его с виду не назовешь — накаченный громила с перебитой переносицей. Меньше двадцати лет от роду никак не дашь.
Костя закурил, прикрыл веки, стараясь не обращать внимания на происходящее, сосредоточился на своем деле, раскладывая по полочкам известное и неизвестное.
Картина получалась неприглядная. Пять трупов, уже пять. Молоденькие женщины проститутки дорожные, наркоманки. Найдены все практически в одном месте, без документов, с презервативами во рту, двумя чеками в кармане, скончавшиеся от передозировки героина. В чеках героин чистейшей воды — такого не продают проституткам. И он с одной партии. Шприцов на месте происшествия нет.
Преступник старается замести следы, уничтожить улики, обеспечить алиби. Если бы валялись рядом шприцы, не было презервативов и чеков — никто бы и пальцем не шевельнул, списали все на передозу, как первые случаи. Хотя там и шприцов не было, и презервативы были — покатились по наторенной дорожке.
Нет, здесь явно обозначают состав преступления. Зачем? Поиграть — кто сильнее, умнее, хитрее и изворотливее? Нет и нет, считал Пулков. Все гораздо банальнее — насолили сильно преступнику. Возможно заразила СПИДом путана. Вот и хочет он общественного резонанса — напугать до смерти девчонок. Героин все равно вытолкнет на дорогу, зависимость не даст отсидеться дома. А как идти туда? Там убивают… Страх, животный страх вопьется каждой под кожу, засвербит жутью, заноет ужасом. А абстиненция доведет до трепета.
Костя бросил в пепельницу истлевшую напрочь сигарету, прикурил новую, окунувшись опять в свои мысли и уже не замечая галдежа за соседним столом.
Героин… Да, необходимо плясать отсюда. Преступник наверняка имеет вес среди поставщиков порошка и ему не решатся продать бодяжную туфту. Но, кто он? Наркоторговец, крупный бизнесмен, преступный авторитет, госчиновник? Все может быть. Однако, вряд ли наркоторговец оставит такой героинный след и авторитет поступит по-другому, не станет морочиться. Вколят девочке дозу покрепче и бросят умирать — без всяких чеков и презервативов. Значит, скорее всего, бизнесмен или чиновник…
Презервативы… Вряд ли преступник пользуется ими, по крайней мере такими точно не пользуется. В аптеке таковых не продают. Зато в любом задрыпанном киоске — по десятке упаковка, как раз для дорожниц. Значит резинки покупали сами девчонки и искать здесь бесполезно. Как и свидетелей: с кем они уезжали — один шанс из тысячи… трата времени.