Выполнение этих обязательств было собственноручно подтверждено «Нашим Королевским Словом» 16 декабря 1723 года.
Однако графиня уже достаточно хорошо знала цену торжественным обещаниям короля, чтобы поверить в это новое «Слово». После всего случившегося у нее не было никакого оружия против него, так что теперь ему нечего было бояться. Он уже два раза обманул ее и мог повторить это и в третий раз. В свете этой ситуации она и действовала и не давала никаких сведений о том, где еще спрятаны принадлежащие ей ценности, и отказывалась от содействия в выдаче спрятанных в Берлине ящиков. Однако после довольно долгих и утомительных переговоров правительству удалось завладеть находящимися в Берлине и Гамбурге вещами, а также теми, которые были доверены д'Ошармуа. Пропало только то, что было украдено полковником Вангенгеймом. В целом все отданное самой графиней и найденное без ее участия стоило более 66 000 талеров. Все ее состояние оценивалось в 625 000 талеров.
Для более полной характеристики графини стоит отметить, что среди принадлежащих ей книг были сочинения Юлия Цезаря, историка Флора, Овидия, писателя Непоса на латинском языке, так что, выходит, она читала их в подлиннике, и еще много мемуарной литературы, труды по истории и политике.
Среди рукописей встречается много написанных ею стихов на французском языке, которые, не представляя особой художественной ценности, указывают на несомненный ум и тонкий вкус.
Свое заключение, при ее темпераменте и той бездеятельности, к которой ее приговорили, она переносила с большой горечью и не переставала везде, куда бы она не обращалась за помощью, подчеркивать это. Однако все было напрасно...
Со вторым комендантом Штолпена, очень ограниченным полковником фон Бобликом, она постоянно враждовала из-за его козней, указывающих на ограниченность ума.
В 1727 г., после одиннадцатилетнего заключения, она увидела короля из окна своего дома. Он прибыл, чтобы присутствовать на стрельбах.
Графиня окликнула его, однако он только слегка приподнял шляпу и ускакал, не сказав ни слова. Она и теперь все еще продолжала надеяться на изменение своего положения. Снова и снова обращается она к королю, а в 1730 г., когда у нее отнялась правая нога, она написала Вакербарту, что уж теперь-то месть достигла апогея... Он отвечал, что «король еще недостаточно расположен освободить Вас».
Когда Август 1 февраля 1733 г. умер в Варшаве, пресловутый Боблик подумал, что должен скрыть это от Анны. И когда она пристала к нему с расспросами, почему и в чью честь звонят колокола, он с извинениями насколько мог уклонился от ответа.
Однако вскоре она узнала правду, которая, естественно, очень ее взволновала, и она с большей уверенностью стала надеяться на скорое освобождение. Ею было написано прошение новому курфюрсту, его жене, всем влиятельным придворным. И в одном из них, например, можно было прочитать: «Неужели нет никакой возможности снискать расположение Вашей милости и предоставить мне долгожданную свободу, так как ясно, что нескончаемые мучения старой больной женщины не могут представлять никакой выгоды для Вас, женщины, которая пережила столько несчастий. А ведь стоит сказать только слово, чтобы восторжествовала правда и справедливость вместо горя и несчастья, которые уже нет терпения переносить...»
Но и теперь ее не освободили. Почему – совершенно непонятно. Может быть, после смерти короля дало знать о себе влияние других врагов графини. Единственным результатом ее умоляющих писем были некоторые послабления режима заключения. Теперь ей разрешили получать и читать тонкий листочек «Лейпцигской газеты» («Ляйпцигер Цайтунг») в дополнение к нескольким газетам на французском языке. Она также могла теперь принимать гостей, несколько раз в году встречаться с детьми, однако они должны были жить под наблюдением в другом доме, чтобы исключить возможность ее бегства или передачи ей запрещенной корреспонденции. Она стала совершенно чужой детям, которые выросли вдали от нее и, как она говорит, оказались фактически на противоположной стороне. И отчуждение было таким, что отношения между ними стали весьма напряженными, и графиня обвиняла детей, что они желают ее смерти.
Она неизменно возобновляла свои попытки освободиться. Однако осенью 1740 г. король снова разъяснил (ведь курфюрст Фридрих-Август II получил польскую корону под именем Августа III), что «по зрелом размышлении он решил со временем предоставить ей полную свободу». Правда, пока она была освобождена из-под ареста и получила возможность свободно вести переписку со всеми своими детьми, кураторами и врачами. Мало-помалу к ней возвращалась надежда когда-нибудь снова вернуться в «высший свет», который за время ее ссылки стал совершенно другим. Еще в 1733 году, после смерти Августа Сильного, она писала, «что остался в живых всего один человек, у которого есть основания вспоминать добром ее и их прошлое». Кого она имеет в виду, мы не знаем.
У нее накопилось много горечи и досады из-за недалекого Боблика, из-за ее слуг, ветхого дома, в котором она жила (его было даже бесполезно ремонтировать), из-за плохого снабжения продуктами. Она старалась держать хороший стол и регулярно заказывала на Лейпцигской ярмарке на значительные суммы специи и разные лакомства, однако иногда с горечью жаловалась, что заказанные ею сахарные головы, какао и ваниль были так плохо упакованы, что «многое просыпалось и перемешалось» и у ванили появился неприятный привкус. Своим посетителям она подавала шоколад, который готовила сама. Точно так же, как ранее в своем Пильнице, кроме лабораторных опытов она еще стряпала, варила, готовила наливки и настойки, правда, не те, что применялись в поисках философского камня по рецептам, которые она хранила в тайне, а лечебные отвары, напитки, воды – и после ее смерти осталось несколько шкафов с бутылками различных снадобий, правда, без этикеток. Она также проводила много времени в своем крошечном садике, за которым сама ухаживала, но больше всего она предпочитала чтение и постоянно пополняла свою библиотеку. Она посвящала много времени мистическим и кабалистическим манускриптам, но больше всего – Библии и особенно Ветхому Завету. И она ставила мстителя Иегову, могущественного бога священного гнева, выше, чем кроткого, всепрощающего Иисуса из Нового Завета. Она также поддерживала отношения с евреями и попросила одного священника перевести древнееврейские религиозные трактаты, а при одном из его посещений встретила его в одеянии иудейского священнослужителя высокого ранга и расспрашивала его о значении различных непонятных ей мест из Талмуда, иудейских молитвенных книг о различных предметах культа, которые она в это время раскладывала на ковре, расспрашивая в то же время о противоречиях между иудаизмом и учением Христа и его личностью. А когда принц де Линь посетил ее, уже 82-летнюю, во время семилетней войны, она сказала ему, что изучила все религии и выбрала наконец иудаизм, и подарила ему один из своих экземпляров Библии с собственноручными пометками красным карандашом...